На днях ехал я с Невского домой на автобусе, вечером, часов в 11. Захожу в салон – народу много, белые ночи: люди совсем ориентацию во времени потеряли и по городу гуляют ночью, как днем. И вот вхожу я, ищу привычно глазами кондуктора, протягиваю ей две десятки, ожидая сдачи 2 рубля. А она начинает что-то тихо мне лепетать, заставляя к себе наклониться, чтобы быть услышанной.

«Далеко едете?», - спрашивает. Я, привыкший к анонимности жизни в большом городе, удивленно не знаю, что отвечать. Мычу в ответ свою остановку, а она – раз – и протягивает мне десятку обратно, вторую засовывая в карман. И билета не дает.

Я автоматически хватаю десятку и тоже засовываю в карман – свой.

А потом всю дорогу еду и думаю – что же это было? Произошло все на публике, которая не вякнула и даже не удивилась. Сам процесс дачи взятки – именно оно это и было – произошел как бы без моей непосредственной инициативы, но с моим – пусть пассивным – участием. Я не был спрошен – не желаете ли принять участие в противоправном действии? То есть по умолчанию предполагалась моя готовность обмануть государство. А общество, наблюдавшее за этой ситуацией и состоявшее, я уверен, преимущественно из граждан, ни словом, ни выражением лица не намекнуло на то, что оно порицает меня и кондуктора. Можно это проинтерпретировать как отсутствие гражданского общества – то есть, были бы это настоящие, сознательные граждане государства, они непременно бы возмутились и вступились за него. Но они, даже если и граждане, то не государства. Они ведь тоже повели себя вполне солидарно: солидарно с нами, нарушителями. У них, видимо, есть общее представление о том, что правильно. А правильно – это далеко не так, как в законах написано.

Просто у нас граждане живут в каком-то своем, альтернативном государстве, в нем есть свои правила, своя солидарность и свое гражданское общество. Только есть слишком мало мест, где оно – это общество – может проявить себя.

Одно из немногих - общественный транспорт. Люди находятся на ограниченной территории, с равными правами и обязанностями, и вынуждены провести какое-то время вместе. С одной стороны, конечно, это общество нестойкое и ситуативное – проехались и разошлись. С другой стороны, в ходе этого кратковременно контакта актуализируется нечто большее, чем просто потребность доехать из пункта А в пункт Бэ.

В общественном транспорте люди оценивают внешний вид и поведение друг друга. Кроме того, в общественном транспорте есть особый социальный тип – бабушки, которые производят такое оценивание во всеуслышание. Еще есть ряд граждан, которые – опять же, во всеуслышание – выступают с речами на разные темы, например, на тему того, что в последнее время в городе не стало никого, кто знает, как проехать из Купчино на Гражданку наземным транспортом и сделать не больше одной пересадки.

Еще есть главный объединяющий момент – кондуктор, этот человек по долгу службы коммуницирует со всеми пассажирами. Иногда бывают кондукторы, которые ведут себя не как винтик в механизме сбора денег с людей, а как активное структурирующее начало – они высказываются, советуют, привлекают к себе всячески внимание. Вот, например, по Невскому в автобусе №191 ездит кондуктор-королева: женщина пенсионного возраста с вечно надменно приподнятыми бровями. Она может молчаливо осуждать, а может, если найдет равного себе по интеллекту, вступить с ним или с ней в длительные беседы о жизни, которые вынужден выслушивать – и формировать по отношению к происходящему некую позицию – каждый человек в салоне.

В салоне автобуса становится видно – что принято и не принято в данном альтернативном – повседневном – государстве. Принято ли уважительно относиться к старости – и уступать место? Принято ли ценить материнство и детство – и помогать вносить коляски, не грубить маме ребенка, наступившего тебе на ногу? Принято ли быть толерантным – по отношению к людям разного внешнего вида вести себя одинаково (не)вежливо? Как относиться к коррупции? Быть ли социально активным – или равнодушным? Так что, все то, на чем стоит наше современное российское общество, видно в общественном транспорте.