СВЕТЛАЯ ЕМУ ПАМЯТЬ. МЫ  С ЛЕНЕЙ УЧИЛИСЬ ВМЕСТЕ НА ФИЛОСОФСКОМ И ДРУЖИЛИ ВСЮ ЖИЗНЬ. КО ВСЕМУ ПРОЧЕМУ ОН  ОБЛАДАЛ БЛЕСТЯЩИМ ЧУВСТВОМ ЮМОРА. ЧТО ДЕЛАТЬ? НАШЕ ПОКОЛЕНИЕ ПОДОШЛО К СВОЕМУ ЖИЗНЕННОМУ РУБЕЖУ. ЯДОВ

**

Борис Докторов

Он всегда оставался ленинградцем

Мое очное знакомство с Леонидом Столовичем произошло в Тарту и состоялось очень давно. Когда в декабре 2009 года мы познакомились – уже заочно, по электронной почте – снова и быстро сблизились, мы оба не могли припомнить хотя бы примерно время того давнего общения. Да это и не очень нам нужно было... написать Столовичу меня надоумил покойный Игорь Кон, меня интересовала обстановка на философском факультете ЛГУ в первые послевоенные годы. Именно тогда на нем учились те, кто вскоре сыграли решающую роль в становлении современного этапа развития советской/российской социологии. Тогда же там учился и Столович. 

Кон, к которому я обратился за помощью, написал мне: «Чтобы понять атмосферу философского факультета, когда там учился Ядов и др, надо прочитать мемуары Столовича. Кто из его однокурсников, которые в дальнейшем стали порядочными людьми,  писал на него доносы,  он Вам не расскажет (да это и не нужно), но общий климат станет яснее.  Можно ему написать,  сославшись на меня... ». Я так и сделал. И был вознагражден предельно откровенным, точным, концептуальным рассказом.

Теперь в моей домашней библиотеке есть несколько научных и поэтических книг Столовича, в компьютере – множество его писем. Быстро дело дошло до проведения с ним биографического интервью, мы провели его на одном дыхании, и вскоре оно было опубликовано.

Летом 2012 года он уже чувствовал себя плохо. Однако в декабре он помог мне в датировке некоторых событий состоявшихся в конце 1960-х в нашем профессиональном сообществе, а 26 июня сего года предупредил о появлении нового компьторного вируса...

…Не имея возможности после окончания ЛГУ в 1952 году трудоустроиться в Ленинграде, Столович нашел несколько преподавательских часов в Тартуском университете. И всю жизнь проработал там, многое сделав в науке: этике, философии и социологии культуры и в области подготовки высокопрофессиональных кадров. Последние 20 лет он имел высокое звание Почетного профессора Тартуского университета.

Он любил Эстонию, но вместе с тем он всегда оставался ленинградцем, и нижеприводимый текст указывает на его тонкое понимание сути «ленинградской социологической школы» и петербургской культуры.

Леонид Наумович Столович был крупным ученым, талантливым, теплым, доброжелательным человеком, обладавшим хорошим чувством юмора. Пусть земля ему будет пухом...

**

Приводимый ниже текст – это ответ Л.Н. Столовича на мой вопрос: «Леонид Наумович, рискну, задать Вам вопрос, о котором я сам давно задумываюсь, но пока не решаюсь ответить на него однозначно. Вы прекрасно помните, что о культурах народов СССР говорили: «национальная по форме, советская – по содержанию». Мне кажется, что ленинградскую социологию можно назвать советской по содержанию и петербургской по духу. Конечно, П. Сорокин и другие социологи дореволюционного Петербурга и постреволюционного Петрограда никакого влияния на становление социологии в Ленинграде не оказали, но в довоенном, военном и в послевоенном  Ленинграде еще жило большое число петербуржцев, в школах преподавали учителя «старой культуры», город хранил многое от Петербурга, в общении сохранялись какие-то дореволюционные традиции. Что Вы думаете по этому поводу?» («Телескоп: журнал социологических и маркетинговых исследований». 2010. № 6. С. 13-15. - http://www.teleskop-journal.spb.ru/files/dir_1/article_content1328194692116213file.pdf ).

Леонид Столович

Я могу говорить о «петербургском духе» социологии

Начну с действительно общеупотребительной формулы по отношению к культуре: «национальная по форме,– социалистическая  по содержанию» (именно социалистическая, а не советская). Сталин в своем выступлении по вопросам языкознания писал, что культура национальна по  форме, т. е. по языку. Но М.С. Каган еще в феврале 1956 г. в докладе на совещании искусствоведов и художественных критиков в Тбилиси выступил против этой официальной догмы. Как заметил Борис Бернштейн [1], этим самым «Каган осквернил святыню». Недовольство начальства этой ревизионистской выходкой ленинградского эстетика было с лихвой компенсировано восторгом по этому поводу грузинской художественной общественности, которая удостоила Кагана чести быть тамадой за грузинским столом в доме великого грузинского художника Ладо Гудиашвили. В 1961 году я выразил сомнения по поводу этой сакральной формулы, полагая, что диалектика не может так трактовать соотношение содержания и формы, отрывая их друг от друга: национальное и социальное не распределяются между содержанием и формой, а своеобразно пронизывают и то, и другое [2]. Хотя я много лет преподавал диамат, но диалектику учил, вопреки тому, что писал Маяковский («Мы диалектику учили не по Гегелю»), именно по Гегелю. Моя критика официальной установки внимание не привлекла, возможно, потому что тартуские «Труды по философии», изданные небольшим тиражом, были мало кому известны.

Когда мы говорим «советское искусство», «советская философия», «советская социология» и т. п., надо иметь в виду, что слово «советское» в данном случае, так сказать, исторический «мешок», означающий, что искусство, философия, социология и т. п., о которых идет речь, существовали во время советской власти и не более. Но эти виды сознания по своему содержанию могли быть как советскими, так и антисоветскими, социалистическими или антисоциалистическими.  Притом, что «советское» не тождественно «социалистическому». Само понятие «социалистическое» можно понимать двояко: во-первых, как то, что официально именовалось «социалистическим» (например, «социалистический реализм»). Во-вторых, то, что соответствует гуманистическим идеалам социализма, от которых подчас была далека советская жизнь. Таким образом, строго говоря, не всё «советское» было «социалистическим». Не думаю, что всю ленинградскую, как и всю советскую социологию, можно назвать «советской по содержанию», иначе бы она не вызывала стремления партийно-советской номенклатуры ликвидировать труды некоторых выдающихся социологов, типа Юрия Левады. Не всё, что делалось в Стране Советов, было советским по содержанию.

В 2008 г. известный эстетик Юрий Борев выпустил в Москве большую книгу «Социалистический реализм. Взгляд современника и современный взгляд» [3]. На мой современный взгляд и взгляд современника того времени, когда «искусство социалистического реализма» объявлялось высшим художественным достижением человечества, мой коллега, вольно или невольно, допускает серьезный методологический просчет: он относит к «социалистическому реализму» всё советское искусство, которое в лучших своих образцах было вне канонов так называемого «социалистического реализма». Даже «Тихий Дон», в отличие от «Поднятой целины», был вне его. Не случайно прорабатывались как отступники от соцреализма Есенин и Мандельштам, Ахматова и Зощенко, Эйзенштейн и Шостакович, Борис Пастернак и Василий Гроссман и т .д., хотя они все имели счастье жить в советское время и в этом смысле были советскими деятелями культуры. То, что на советскую власть через какое-то время после поношения этих отступников от соцреализма находило временное просветление, и она реабилитировала своих мучеников, награждала их государственными премиями и делала «Гертрудами» (Героями Социалистического труда), сути дела не меняет.

Итак, договоримся, что советской социологией будем называть социологию, возникшую при советской власти, вне зависимости от того, каковой она была по своему социальному содержанию. В этом плане, как я думаю, она делилась на две части: на ту область социального знания, которая стремилась своими методами и методиками дать реально-правдивую картину общественной жизни, и ту, которая подгоняла социологические данные под интересы и потребности власть имущих по принципу: «Чего изволите!» А вот уже советская социология в широком смысле слова могла быть питерской или московской, уральской или эстонской.    

Что касается собственно «петербургского духа», то он пронизывал (но, разумеется, не исчерпывал) как форму, так и содержание будь то искусства, философии или социологии, рожденных «на брегах Невы». Поэтому, пытаясь ответить на Ваш вопрос, я могу говорить о «петербургском духе» социологии, или о присутствии в ней, говоря словами Н.П. Анциферова, «души Петербурга».

Но как определить  сам «петербургский дух» в социологии или в чем/в ком-либо другом? Иногда не подводит интуиция. Вспоминаю, как одно из заседаний социологов в  Кяэрику попросили вести Юрия Михайловича Лотмана, который поразил участников социологических обсуждений своей необычайной деликатностью (все говорили: «Вот это – настоящий петербургский профессор!»). Юрий Михайлович действительно был настоящим петербуржцем, как и его коллеги по Тартускому университету – экономист Михаил Бронштейн, философ Рэм Блюм, физик Чеслав Лущик, литературоведы Зара Минц (жена Лотмана), Павел Рейфман и его супруга Лариса Вольперт, в одном лице филолог и Международный гроссмейстер по шахматам. О присутствующих не говорим. Все они, коренные петербуржцы-ленинградцы, были занесены холодным ветром с невских берегов в Эстонию и здесь невольно образовали петербургско-ленинградское интеллектуальное сообщество, оказавшееся для эстонской интеллигенции не инородным телом и содействующее развитию эстонской культуры и экономики. Думаю, что существование этого интеллектуального питерского сообщества сыграло свою роль и при возникновении эстонской социологии. Юло Вооглайд и другие начинающие эстонские социологи были в дружеском контакте с этим сообществом и поэтому отнеслись с полным доверием к тому, что исходило из Ленинграда, в частности и в особенности, к социологической лаборатории, возглавляемой В. Ядовым, которого хорошо знали ленинградские тартусцы.

Что же такое «петербургский дух»? Историко-теоретически это проясняет прекрасная книга Моисея Кагана «Град Петров в истории русской культуры» (СПб.: АО «Славия», 1996), как и классические книги Н.П. Анциферова «Душа Петербурга», «Петербург Достоевского», «Петербург Пушкина» (Н.П. Анциферов. «Непостижимый город...». Лениздат, 1991), сборник «Метафизика Петербурга» (СПб. 1993). И такого рода, хотя и не такого качества, книг множество. А может ли быть присущ «петербургский дух» социологии? По этому поводу я ничего не читал и, наверно, ничего и не мог прочесть. О петербургской же философии кое-что есть. Ежегодно в ноябре проводятся «Дни петербургской философии». Там петербургская философия во многих докладах рассматривается многоаспектно.

Как известно, всё познается в сравнении. Может быть «петербургский дух» раскрывает себя в сопоставлении с «московским духом»? По отношению к философии я сам предпринял попытку такого сопоставления, сделав в 2000 г. по инициативе М.С. Кагана  доклад «Москва – Петербург: философский диалог» на VI Всемирном конгресс по изучению Центральной и Восточной Европы [4]  Годом позже текст этого доклада был опубликован в издании веб-сети [5].

Своеобразие петербургской философии, в отличие от московской, определялось оппозицией особенностей этих центральных городов России. Думаю, что аналогичным образом дело обстоит и в отношении социологии. Какие эти оппозиции? Было бы упрощением утверждать непосредственную детерминацию философской или социологической мысли местопребыванием философов или социологов. Однако противостояние двух российских столиц, различие их исторических судеб и духовно-культурной жизни находило в определенные периоды свое выражение в развитии русской философии, в диалоге ее мыслителей. Это было обусловлено такими полярными особенностями Москвы и Петербурга, как оппозиции исконно-русского и западно-европейского («окно в Европу»), центрального и периферийного, континентального и морского местоположения, столетиями естественно становящегося города и города, развивающегося от основания, созданного   по определенному плану. Очень важное значение имел исторически изменявшийся статус городов в качестве столицы российского государства, что было сопряжено с перемещением центра официальных структур и соперничеством новой и опальной столицы. Следует иметь в виду, что символическим представительством Москвы и Петербурга становились и те культурные ценности, которые создавались в каждом из этих городов и которые уже сами  олицетворяли их различия и противоположность. Это различия в архитектурных стилях, скульптурных памятниках, в литературно-художественных образах, изображениях в живописи и графики, в легендарно-мифологическом ореоле. В философии, как и в социологии, произведения, созданные в том или другом городе, сами становились «визитными карточками» этих городов. 

Притом, одни факторы противостояния двух центральных городов России носили постоянный характер (факторы географические и исторические), другие же, такие, как функции столицы государства, попеременно принадлежали то одному, то другому городу. В соответствии с этим город, лишенный столичного значения, сохранял его в своих «генах» и вольно или невольно проявлял свой «комплекс неполноценности», соперничая со своим антиподом. Московский или же петербургский фон накладывался на экономическую, политическую и культурно-духовную жизнь важнейших центров России. В последнюю, кроме философии, входит также архитектура и монументальная  городская скульптура, художественная литература, театр, музыка, балет, кинематография.

В области философии различие между петербургским и московским течениями ярко проявлялось особенно во время спора «западников» и «славянофилов», которые со времени их возникновения в конце 30-х годов XIX столетия сами себя называли «московским направлением», «московской партией».

Вы поставили вопрос о петербургском духе в современной советско-российской социологии. Надо иметь в виду, что в течение советского периода и особенно после Отечественной войны происходил процесс вымывания как из Москвы, так и из Ленинграда потомственных, коренных жителей этих городов, что сказывалось на их традиционном интеллектуальном потенциале. Но философское и социологическое образование и возникающие философские и социологические центры в обоих городах способствовали наперекор всему появлению в период «оттепели» и в новой, и в старой столице творчески работающих философов и социологов. Однако, партийное руководство «идеологическим фронтом», расположившееся в Москве, стремилось давить и подавлять любые отступления от партийной линии во всех ее изгибах ленинградских философов также, как и своих земляков. Правда, «колыбели революции» доставалось порой больше, поскольку целенаправленно проводилась  сталинская политика удушения петербургско-ленинградской культуры во всех ее проявлениях, ленинградские ученые имели меньшие возможности для зарубежных контактов со своими коллегами и нередко талантливые ленинградцы вынуждены были покидать свой родной город. Вместе с тем, происходит интеграция творческих усилий ученых и философов обоих культурных центров страны в противостоянии официозным установкам. Так, например, в конце 60-х годах возникает Тартуско-Московская школа семиотики и культурологии, которая, по сути дела, является Ленинградско-Московской, поскольку ведущие ее тартуские участники - это ленинградцы, вынужденно покинувшие свой город, но сохранившие с ним тесную связь.

Попробую от общих рассуждений перейти к более конкретному ответу на Ваш вопрос: оказало ли влияние на становление социологии в Ленинграде  то, что в довоенном, военном и в начале послевоенных лет в Ленинграде еще жило большое число петербуржцев, в школах преподавали учителя «старой культуры», город хранил многое от Петербурга, в общении сохранялись какие-то дореволюционные традиции? Иначе говоря, сохранился ли в Ленинградской социологии петербургский дух?

Конечно, это не определяется только предметом исследования. Разумеется, ленинградские социологи исследовали главным образом социальные объекты, связанные с родным городом. Духовный ореол, если так можно сказать, исходящий от этих объектов, уже как-то проявлялся в этих исследованиях, влиял на их характер, в особенности, если исследовались ценностные ориентации жителей города с его неискорененными еще традициями. Однако, по-моему, всё дело в том, о каких конкретно социологах идет речь. Что касается, например, Игоря Кона, Владимира Ядова, Адрея Здравомыслова, Бориса Фирсова, то у меня нет никакого сомнения в их укорененности в ленинградско-петербургской культуре. И дело не просто в том, что они коренные ленинградцы, а в том, что они обладали такими качествами их личности, из которых я бы обратил внимание на следующие: открытость по отношению к зарубежному исследовательскому опыту, отсутствие опасения того, что это может выглядеть антипатриотично; они в своей научной деятельности проявляли максимально возможную в тех условиях самостоятельность и независимость от вышестоящих указаний. Поэтому, в основном, ленинградская социология не угождала начальству, противостояла сервильной социологии, поэтому тот же Ядов и Кон не могли продолжать работать в Ленинградском университете и даже вынуждены были переехать в Москву, где оказался больший простор для их творческой деятельности, ни в коей мере не утратив свою петербургско-ленинградскую природу. В качестве непременного условия «гнездования» петербургского духа в личности человека, в частности, социолога, я бы назвал интеллигентность. Разумеется,  интеллигентность – это не отличительная особенность ленинградца-петербуржца. Она может быть присуща как москвичам, так и жителям всех других городов России. Но для петербуржцев – это необходимое условие петербургского духа, «conditia sine qua non» – то, без чего нельзя. Притом, петербургская интеллигентность включает в себя «петербургский патриотизм», любовь к ценностям родного города, духовную причастность к его истории. Лучшие петербургские традиции в социологии могли продолжаться и вне Петербурга, если их рассматривать, как освоение того, что было обретено блистательной и многострадальной историей Петербурга-Ленинграда. В этом смысле не все проживавшие на Неве были носителями этих традиций (не думаю, что высадившийся в Москве в последнее десятилетие правительственный петербургский «десант» был образцом традиционной петербургской культуры), а, например, москвич Левада, на мой взгляд, эти традиции достойно продолжал в своей социологической деятельности.

Литература

1.                       Бернштейн Б. Мика: дружба, жизнь, урок из истории философии < http://www.borisbernstein.com/mika.asp >.

2.                       Столович Л.Н. Некоторые аспекты диалектики содержания и формы. Ученые зап. Тартуского гос. университета,  вып. 111, Труды по философии, V. Тарту:  1961, с. 57-66.

3.                       Борев Ю. Социалистический реализм. Взгляд современника и современный взгляд. АСТ. 2008

4.                       Stolovich. L. St. Petersburg and Moscow: Philosophy Dialogue // VI World Congress for Central and East Europe Studies (VI ICCEES  World Congress). 29 July - 3 August 2000. Abstracts. Tampere: Finland,.2000, P. 416.

5.                       Столович Л. В диапазоне  гуманитарного знания. К 80-летию профессора М.С.Кагана» СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2001, с. 120-130 < http://anthropology.ru/ru/texts/stolovich/kagan_09.html  >.

**

Наикратчайшая биография Л.Н. Столовича, составленная им самим:

«Леонид Столович родился в Ленинграде в 1929 г. Был в блокированном городе до конца марта 1942 г., затем стал воспитанником военно-полевого госпиталя на Волховском фронте. С 1947 по 1952 г. учился на философском факультете Ленинградского университета. С начала 1953 г. переехал в г. Тарту (Эстония), работая в Тартуском университете преподавателем эстетики и философии. С 1967 г. стал профессором, а в 1994 г. – Почетным профессором (Professor Emeritus) Тартуского университета». (Из авторского каталога журнала «Семь искусств».

**

Из электронной Еврейской энциклопедии:

СТОЛО́ВИЧ Леонид Наумович (1929, Ленинград, – 2013, Тарту, Эстония), российский специалист в области эстетики, аксиологии и истории философии. Во время Второй мировой войны находился в блокадном Ленинграде до марта 1942 г., затем был воспитанником воинской части на Волховском фронте. Окончил философский факультет Ленинградского университета (1952). С 1953 г. преподает философию и эстетику в Тартуском университете (Эстония). Защитил кандидатскую (1955) и докторскую (1965) диссертации в Ленинградском университете. С 1966 г. — профессор кафедры философии Тартуского университета. В 1994 г. — почетный профессор университета.

В условиях «оттепели» середины и конца 1950-х гг. Столович явился одним из инициаторов возрождения эстетики в Советском Союзе. После публикации его статьи «Об эстетических свойствах действительности» (журнал «Вопросы философии», № 4, 1956) и монографии «Эстетическое в действительности и искусстве» (М., 1959) разгорелась дискуссия о сущности эстетического отношения. Столович отстаивал «общественную» концепцию, согласно которой эстетическое обладает социокультурной реальностью. Эту концепцию он противопоставлял утверждению «натуралистов» о том, что эстетическое имеет свои основания в природе. «Общественная» концепция подверглась жесткой критике со стороны партийных догматиков, однако в условиях смягчения идеологического климата в начале 1960-х гг. она получила широкую поддержку гуманистически ориентированных философов как в Советском Союзе, так и за его пределами.

С начала 1960-х гг. Столович, как и другие сторонники «общественной» концепции, осуществил «аксиологическую переориентацию». Он стал трактовать эстетическое отношение как ценностное по своей природе. Столович исследовал соотношение эстетической категории прекрасного и общественного идеала, стремясь определить место эстетической ценности в ряду других — познавательных, нравственных, религиозных. В начале 1960-х гг. Столович заинтересовался проблемой моделирования эстетического отношения. Исследование этой проблемы позволило Столовичу всесторонне осветить различные аспекты художественной деятельности в их связи со всем многообразием мира ценностей.

Несовместимость аксиологии с концепцией «натурализма» привела к утрате последним всякого влияния. Столович был признан одним из ведущих представителей эстетической мысли в Советском Союзе. Столович в это время считал свои взгляды развитием гуманистических идей молодого К. Маркса, однако в ряде вопросов они сближались с воззрениями кантианской и феноменологической школ. К середине 1970-х гг. Столович оценил важность соединения философской методологии марксизма, кантианства и феноменологии для разработки проблемы ценности, в том числе ценности эстетической.

Осознание значения философии И. Канта способствовало в 1980-х гг. деятельности Столовича по изучению и публикации тартуской части архива великого немецкого философа. Ему удалось обнаружить местонахождение рукописей Канта, хранившихся до 1895 г. в библиотеке Тартуского (Дерптского) университета, переданных затем Германии и считавшихся безвозвратно утраченными. Столович особенно ценит антидогматическую, антитоталитарную направленность философии Канта. По мнению Столовича, всякая выдающаяся философская система обладает «системным плюрализмом», опирается на различные методологические основания, порой сочетая самые различные решения.

В книге «Красота. Добро. Истина: Очерк истории эстетической аксиологии» (М., 1994) Столович воссоздал историю представлений об эстетической ценности от их зарождения до середины 20 в., показал закономерное развитие понятия эстетической ценности во взаимодействии с другими ценностными понятиями.

Особое место в философском творчестве Столовича занимает исследование проблемы смеха — его метафизики, отношения к коренным проблемам бытия, а также конкретных и актуальных проявлений. К последним относятся анекдоты — советские «философские» (разновидность «интеллигентского фольклора»), «пушкинские» и еврейские. Специально еврейскому юмору посвящена книга Столовича «Евреи шутят. Еврейские анекдоты, остроты и афоризмы о евреях, собранные Леонидом Столовичем», выдержавшая за короткий срок три издания (Таллин, 1996; издание 2-е, дополненное — Тарту—СПб., 1996; издание 3-е, дополненное и измененное — СПб., 1999).

Столович занимался также историей русской философии и в этой связи — исследованием вклада евреев в развитие русской философской мысли, в частности, мало изученного философского наследия А. З. Штейнберга. Для Столовича характерна мысль, что присутствие в инонациональной культуре интеллектуально-творческого потенциала евреев является всемирно-исторической миссией специфически еврейской культуры.

Избранные труды Столовича вошли в книгу «Философия. Эстетика. Смех» (СПБ.—Тарту, 1999), в которой содержится библиография его трудов. Столович — автор свыше 500 научных работ, в том числе 40 книг, изданных в разных странах на 20 языках.

Столович — член ряда научных и литературных обществ и академий разных стран, в том числе Кантовского общества (Бонн, Германия), Кантовского общества России, Международной ассоциации эстетики, Американского общества эстетики, почетный профессор Нанкинского университета (Китай), действительный член Независимой Академии эстетики и свободных искусств (Москва), академик Академии гуманитарных наук (Санкт-Петербург), член Эстонского и Российского союзов писателей.

**

Из «Википедии»:

Леонид Наумович Столович (22 июля 1929, Ленинград – 4 ноября 2013) —  философ, специалист в области аксиологии, эстетики и истории философии. Разработал социокультурную концепцию ценности, особенно ценности эстетической. <…>

**

См. также:

 Интервью Б.З. Докторова  с Леонидом Наумовичем СТОЛОВИЧЕМ. «НЕ ТОЛЬКО Я ОКУНУЛСЯ В СОЦИОЛОГИЮ, НО И СОЦИОЛОГИЯ ОКУНУЛАСЬ В МЕНЯ»

См. также:  http://www.youtube.com/watch?v=2D8Y_lZKJKw&feature=youtu.be