Вчера в Петербурге умер Юрий Барбой
1 января 2018 в Петербурге на 80-м году жизни умер театровед, театральный критик, профессор и завкафедрой русского театра Российского государственного института сценического искусства, доктор искусствоведения, заслуженный деятель искусств Российской Федерации Юрий Михайлович Барбой.
От редактора: С Юрием Михайловичем Барбоем я познакомилась летом 2008 года, во время организации первой конференции «Разномыслие в СССР: 1940-е – 1980-е годы». Борис Максимович Фирсов пригласил своего друга и соавтора (см., например, Барбой Ю. М., Фирсов Б. М. Театральное сознание // Театр как социологический феномен / отв. ред. Н. А. Хренов. — (Социология и экономика искусства: научное наследие).. — СПб: Алетейя, 2009) выступить на ней с докладом. Конференция задумывалась как продолжение и развитие идей Б.М. Фирсова, изложенных в монографии Разномыслие в СССР 1940-е – 1960-е годы. История, теория, практики. (СПб.: Изд-во Европейского университета в Санкт-Петербурге; Изд-во Европейского дома, 2008., о презентации этой книги и ее главной идеи мы писали в апреле 2008 года здесь).
Юрий Барбой. 1968 – 1974. Ленинград. Театр. (Тезисы доклада)
«Младшие шестидесятники»: война в обрывках сознания – 1953 – 1956 – 1968 – реализация в эпоху застоя. Быстрое движение «назад» – к Ленину с человеческим лицом – к раннему Марксу и дальше в разные стороны. В русском искусстве: к 1920-м и дальше к «Серебряному веку».
Самоидентификация преимущественно политическая: они и мы, и в жизни, и в искусстве. У не-наших, и в театре – нет никаких идей. Среди них, даже среди гонителей, все меньше энтузиастов. Искусство им тоже не нужно, даже для пропаганды. Мы просто заполняем некую рубрику.
Мы не в подполье, но мы «против». Уходящие в чистое искусство, значит, тоже наши, потому что тоже «против», но их жаль: они контуженные.
Запад за занавесом, таким же железным, как строй. Западного театра почти нет. Зато есть много сам- и тамиздата. Это практически безопасно.
Общение с «ними»: «рамочное соглашение» о количестве допустимых вольностей. В Москве легче: там начальство крупней и либеральней. Среди наших есть открывающие ногой двери их кабинетов, свою внутритеатральную власть они ценят и используют. Их руками нас могут избить, по их совету снять и не дать работать. Есть, впрочем, признанные маргиналы, для тех отдельные правила – но тоже правила, и они это хорошо знают.
Участвовать в ритуалах нас почти не понуждают. Главный режиссер, например, вполне может быть беспартийным. Все это выглядит надоевшей игрой навсегда.
Диссиденты тоже присвоены нами, только они герои, а мы всего лишь порядочные. Но мы несомненно для себя порядочные: соблюдаем заповеди и делаем свое дело. Наше дело – сообщить интеллигенту в зале, что он не одинок. И что искусство тоже за него.
Репертуарные планы, как правило, не осуществляются: пьесы Б. Вахтина, Я. Гордина, И. Ефимова, Ф. Искандера, А. Хмелика – не политические, ставить не дают, а политических мы и сами в Смольный не носим. Классические пьесы разрешают, но спектакль могут закрыть. Люди продолжают думать, как думали, а думали без всякого двоедушия. Но делать устают, отступают – как надеются, только до границы с гражданской подлостью.
Первые публикации о смерти Юрия Михайловича Барбоя:
