Человеческий взгляд – своеобразный сосуд, вмещающий самые разные события. Все, что попадает в него, подстраивается под его индивидуальную форму, но при этом сохраняет собственную идею. В театре глаза должны немного обмануть нас, запустить машину времени. Ведь на театральной сцене человек видит время прошедшее или ведущее свой отсчет в другом месте. Произведение, созданное в прошлом, просто обязано «осовремениваться» на подмостках, но при этом его оригинальная авторская идея, «тело», рожденное самобытным историческим материалом, должно остаться неизменным. Бесплотная идея живет, движется во времени посредством мыслей – из разума в разум. Мысль автора, вызывая во времени чьи-то новые, неповторимые рассуждения, перестает быть чужой, присваивается и порой даже обновляет направление своего движения.

Спектакль «Тартюф» в постановке Андрея Андреева сразу обнажает многослойность сладковатой для сегодняшнего дня пьесы Жана-Батиста Мольера. И катализатором расслоения становится только время – без искусственных добавок. Время – это поле диалога, и в спектакле оно представлено как шахматное. Между участниками диалога всегда есть смысловое расстояние (увы, один человек никогда полностью не поймёт другого). И драматизм – детище несинхронности внутри диалога. Его участников сопрягает совместное действие,  выявляющее расслоение восприятия произведения во времени. Думать, что настоящее в «Тартюфе» наслаивается на прошлое, ошибочно. Ведь тень не наслаивается на свет… Прошлое – основа настоящего, которого без него не было бы вовсе. 

Не тронув текста Мольера, Андреев и художник спектакля Владимир Фирер «перевели» на современный язык сам облик действующих лиц, персонажей, населяющих пьесу. Ведь точно просчитанный костюм может сформировать, подсказать характер. Так, платья на обличаемых Мольером дамах настолько красивы, что восхищение на некоторое время урезонивает желание смеяться. Роскошь нарядов Марианны (Юлия Шубарева) контрастирует с ее искренней влюблённостью и непозволительным катанием по полу. Кстати, положение Марианны, которая не может перечить воле отца и должна выйти замуж по воле родителя, в целом не воспринимается всерьёз современным зрителем: ситуация понятна теоретически, но не практически – ушла актуальность (еще один конфликт со временем)... 

Яркий ирокез Дамиса (Александр Андреев) бросается в глаза, а цветастый костюм и поведение подчеркивают его близость к современному капризному подростку. Время меняет и взгляд и на главного героя-обманщика, злодея, богохульника. Сегодня он должен быть еще хитрее, практичнее, раскрепощеннее. 

Сергей Барковский блестяще сыграл харизматичного Тартюфа: с такого исполнения церковь никогда бы не сняла своего запрета… 

Все созданные в спектакле образы «легли» на мольеровский текст, оказались ему  выгодны, особенно если понимать слово «выгода» с точки зрения автора. Конечно, всегда найдётся человек, который скажет, что у Дамиса не могло быть ирокеза, никто в те времена не залезал на стол, не валялся на полу – этого нет в мольеровской задумке. И человек будет прав. Эта правда откроет актуальный спор о том, на что имеет моральное право современный режиссёр, а на что не имеет. 

Мое мнение: благочестивый режиссёр должен сберечь «тело» пьесы. По совести, это главное, если только основой спектакля заявляется текст «Тартюфа», а не текст, созданный по его мотивам. Если же заботиться о всецелом сохранении исторических традиций, то следовало бы, во имя достоверности, воскресить в сознаниях людей искренний и «правильный» отклик на переживания Марианны или пошлость (ни в коем случае не привлекательность!) Тартюфа. Сделать это сегодня невозможно (и не нужно): идея состоит не в нагруженности фабулы, а в соотношении смеха и оправдывающей его причинно-следственной событийной окантовки. Авторская мысль приживается в другом человеке, зрителе, благодаря этому выверенному соотношению. Оно же защищает идею от воздействия времени.

В XVII веке Людовик XIV, «король-солнце», породил множество теней, которые со временем стали только более четкими. Если мы – приемники мольеровских мыслей, то исключительно развлечься, посмеяться на спектакле Молодежного театра не удастся.  «Тартюф» – история о богохульном обманщике, несчастных наивных жертвах и справедливом сиянии короля.  В завершение спектакля А. Андреева эту благостную, даже слащавую историю оттеняет «политическое конфетти», засыпающее сцену. Жан-Батист Мольер умел выверять соотношение смеха и политики, но надо делать скидку на то, что публика-современница драматурга была менее «сытой», чем последующие, «насмотренные» поколения. Так юнец, играя в шахматы против опытного человека, часто ставит свою «простоту» и  «голод» против «наполненности» противника (ведь первые маневры на шахматной доске технически не сложны!). 

Режиссерский ход А. Андреева, поставившего «Тартюф» спустя 357 лет после рождения пьесы на искаженную шахматную доску, верен. Мы, отстоящие от Мольера во времени, уже перенасыщены литературой и театром, «сладкое» нас не прельщает. Нам ближе «горчинка» скрытая внутри «Тартюфа», где  Людовик XIV воздает всем по справедливости, а вне пьесы, в исторических реалиях, запрещает само произведение, не угодившее влиятельным лицам XVII века. Вот наши суждения о «Тартюфе» и усложнились, а поле диалога с автором изменилось.  Хотя, горчинка горчинкой, а смеяться никто не запрещал…

Если нарисовать андреевский «Тартюф», то получатся весы. Одна чаша заполнена приторной чрезмерностью – ярким мольеровским сюжетом с прописанными персонажами, виртуозной обводкой из гиперболизированных действий и интонаций, размахом сатиры, логической веселой точкой в конце. Другая чаша – та самая скрытая горчинка, что будоражит мысли, рожденные увиденным…