Эдвард Хирш: «Стихи рождаются из жизненного опыта»
Автор: Галина Артеменко
—
Дата создания:
23.03.2019
— Последние изменение:
23.03.2019
В музее Анны Ахматовой представили первую книгу стихов Эдварда Хирша на русском языке.
17 марта 2019 в музее Анны Ахматовой состоялась презентация первой книги переводов стихов американского поэта, автора девяти поэтических сборников, автора популярных в США книг о поэзии – «Словаря поэта», «Как прочитать стихотворение и полюбить его» Эдварда Хирша.
Эдвард Хирш. Ночной огонь. М.: Издательство Евгения Степанова» Книжная серия «Авангранды», 2018.
Книгу стихов «Ночной огонь», вышедшую небольшим – в 300 экземпляров тиражом в Издательстве Евгения Степанова в серии «Поэты XXI века» перевела на русский поэт Анна Гальберштадт, ставшая и автором предисловия к первому русскому изданию поэзии Хирша.
«У Эдварда Хирша, друга Бродского, Загаевского и Милоша, интерес к восточноевропейской поэзии проснулся в колледже, когда, познакомившись с творчеством русских и польских поэтов, он понял, чего ему не хватало в англоязычной поэзии. А именно – другого способа выражения чувств, более непосредственного и открытого» – написала Анна в предисловии.
Хирш говорит медленно, взвешивая слова, которые кажутся тяжелыми, он говорит о том, что стихи – это попытка перевести ваш личный опыт в текст, и главная тема книги, вообще стихов – это то, что вы, лично вы чувствуете по поводу вашего жизненного опыта, каждого переживания.
Его спрашивают, как, по его мнению, звучат его стихи на русском. Он отвечает: «Как будто мои стихи нашли себе другое жилище, это русский с американским акцентом».
Он говорит о том, что стихосложение, поэзия – это попытка справиться с пониманием того, что все мы смертны и вспоминает Мандельштама, говаривавшего, что поэзия – это письмо в бутылке, и вы надеетесь, что читатель найдется, а на самомм деле – это исполняется мечта, когда ваши стихи находят читателя, ведь эта записка в бутылке – читатель ее находит сам.
У Эдварда Хирша есть стихотворение «Неожиданное зеркало», которое он посвятил памяти Залмана Гинзбурга. Это стихотворение – история первого путешествия молодого Эдварда – выпускника колледжа в Ленинград в 1973 году. Хирш нашел в Ленинграде своего двоюродного деда. Но лучше приведу стихотворение полностью, вряд ли каждый, читающий мой текст, сможет найти книгу Хирша, вышедшую по-русски тиражом в триста экземпляров:
Неожиданное зеркало
Я прогуливался по Невскому
снежным утром, в мороз.
И нырнул в Казанский собор погреться,
как Нос,
в синих джинсах и рабочей рубашке
под военной шинелью отца.
Год был семьдесят третий,
тогда можно еще было расплачиваться
иностранной валютой в «Березке»
и репетировать, как ты скажешь по-русски:
Meenya zavoot Edvard Hirsch…
И спустился в метро я с бумажкой,
на которой накалякан был адрес,
и совал ее каждому встречному
в Горизонтальном лифте,
пока какой-то человек, возможно
хвост из КГБ,
из тех, кто за иностранцами следит,
не подтолкнул меня ко Второй линии,
которая тянется
до самой питерской окраины.
И я плутал там по какому-то фабричному району,
пока какой-то хмырь, скорей всего, еще один стукач,
не взял меня под руку
и не подвел
к череде двенадцатиэтажек
на Профсоюзной улице.
И я поднялся на пятый этаж
по тускло освещенной лестнице,
чтобы постучаться.
И я стучал, стучал
в обитую железом дверь.
которую в конце концов
открыл мужчина
со склоненной набок головой,
как у меня,
и он стоял,
глазея в неожиданное зеркало
бесконечно,
вечность,
пока он не узнал
зеленовато-карие глаза и длинное лезвие ножа
своего собственного носа.
Так Хирш встретился со своим двоюродным дедом. История такова – один дед Хирша уехал из Риги в Нью-Йорк, а другой – в Ленинград. Так сложилась судьба. И потом уже, с Иосифом Бродским Эдвард будет говорить о Ленинграде и русской поэзии.
А в Петербурге Хирша, конечно, спрашивают о Бродском. «Теплым он был человеком, не любившим говорить о своих переживаниях», - отвечает Хирш и вспоминает смешной случай в Италии, как Бродскому не понравились фотографии, которые сделал фотограф для интервью, Бродский сам стал снимать фотографа с той же точки, но тот сказал, что все это, конечно, прекрасно, но журналу нужны фотографии Бродского, а не фотографа. Хирш в одну из годовщин смерти Бродского побывал в Норинской, ехал туда через Архангельск, написал стихотворение, посвященное памяти Бродского.
В тускло освещенном Музее Северного Края
Речь шла о ссылке поэта.
Отношениях Метафизики с Историей и
Роковой борьбы Поэзии с Временем.
В книге стихов Эдварда Хирша «Ночной огонь» кроме предисловия переводчика Анны Гальберштадт напечатана и беседа поэта и исследователя блокады Полины Барсковой– о русской просодии и об американской поэзии, о еврейской теме в поэзии Хирша, об отношении к своему иудейству еврейско-русских поэтов. Долгий, важный, интересный и глубокий разговор о главных для поэта вещах. Среди тем – близкая, ближайшая для Полины - тема блокады Ленинграда. Хирш отвечает на вопрос – что ему блокада Ленинграда – о том, что он был потрясен стихами Ахматовой, стал читать исторические тексты о блокаде. «Я писал о XX веке – как мир скатывался в преисподнюю, - говорит Хирш. – Много читал о блокаде, но не думал, что буду писать о ней», Тем не менее, появилась поэма «Ленинград» - пронзительная, ясная, страшная, такая, которую мог бы, наверное, написать Павел Зальцман, мог бы также почувствовать то время Глеб Семенов. И вот – Хирш, который не пережил блокадного кошмара, но сумел выразить его в тексте.
…После того, как мы стопили в плите всю мебель
И все книги, мы постоянно мерзли, постоянно,
Но мы привыкли к сосулькам у нас в груди.
Мы привыкли к пожарам, падающим с неба
В сумерки, распространяющимся по обгорелым крышам
И мы привыкли к формуле съестного.
Пластмасса и хлопковые пирожки, и порошки из мучной пыли,
И щепотка муки кукурузной для черного хдеба.
Мы привыкли к вздутым от голода животам.
И однажды наши тела стали появляться
На ярко раскрашенных детских санках,
Замотанные в порванные простыни и занавески.
Иногда в старые тряпки и даже в газеты.
Мы видели лестницы, забитые трупами.
Подъезды и закоулки. И вдыхали
Запах скипидара, висевший в морозном воздухе.
Мы привыкли оставлять наших умерших не похороненными,
Как штабеля дров в сугробах.
