Об авторе: Арвий Тойвович Коркка, староста деревни Карвала Гатчинского района Ленинградской области, член совета «Inkerin Liitto», председатель Гатчинского общества ингерманландских финнов «Inkeri-Seura», член Комиссии по восстановлению прав реабилитированных жертв политических репрессий при Правительстве Ленинградской области.

Сегодня 30 октября - День памяти жертв политических репрессий. Он отмечается в нашей стране с 1991 года. Официально он был учрежден Законом о реабилитации в память о всех, кто  пострадал от политических репрессий в советский период – с 1917 года до конца 1980-х.

Неофициально этот день стал отмечаться в нашей стране с 1974 года по инициативе узников мордовских и пермских политических лагерей. Советские диссиденты в этот день напоминали о том, что в СССР есть тысячи людей, которых преследуют за их политические взгляды, за их несогласие с «курсом партии и правительства». Это был день протестов: политзаключенные объявляли голодовки, писали жалобы на условия содержания, отказывались выполнять жесткие требования администрации тюрем и лагерей, боролись за права человека. 30 октября тогда стало называться Днем политзаключенного СССР.

Сегодня 30 октября – государственная памятная дата, день памяти и скорби, официально отмечаемый во всей стране митингами, посещением мест расстрелов и захоронений жертв массовых репрессий и другими мемориальными инициативами, напоминанием о нуждах репрессированных. Что важно, во всех этих акциях так или иначе участвуют представители власти. В Ленинградской области – в лице Комитета по социальной защите населения. При этом комитете и действует «Комиссия по реабилитации», как ее коротко называют, членом которой я являюсь с этого года.

Почему так важен этот день? Он призывает нас помнить. Прежде всего, о том, что величайшая мечта и утопия человечества об идеальном мироустройстве, основанном на равноправии и социальной справедливости, закончилась гражданской войной и чудовищной коммунистической диктатурой с одним из самых кровавых режимов государственного террора. Государственный террор шел волнами, принимал разные формы – то бессудных казней и расстрелов заложников, то чисток и сфабрикованных дел против оппозиции или инакомыслящих, назывался то «красным», то «Большим», периоды «чисток» перемежались кратковременными «оттепелями». Но этот террор всегда был направлен против собственных граждан. Режим, до самого конца не уверенный в своей легитимности, их боялся и считал своими противниками.

Мне хочется вспомнить о таком виде массовых репрессий как этнические депортации и десятках тысячах моих соплеменников, пострадавших от них. Не только потому, что я сын депортированных и высланных из Ленинградской области родителей, сам родился в ссылке на Вологодчине и сейчас имею статус репрессированного. А, главным образом, потому, что до сих пор это мало известные факты в истории региона и в истории моего народа – ингерманландских финнов, коренного населения Невского края, Водской пятины Новгородской республики, при Петре Первом Ингерманландской затем Санкт-Петербургской губернии, наконец, Ленинградской области сейчас. В 1930–1940-х годах в Ленинграде и Ленинградской области осуществлялись массовые насильственные высылки населения по этническому признаку. Далее я использую данные Ирины Флиге и ее статью «Этнические депортации» из Энциклопедии «Санкт-Петербург» (СПб., 2004), которая доступна также и в Интернете: http://www.encspb.ru/object/2804022246?lc=ru.

Ирина Флиге пишет: «Первая массовая этническая депортация началась в ленинградских пригородах в начале марта 1935 года. Она проводилась по постановлению Бюро Ленинградского Обкома ВКП(б) «о выселении финского населения из приграничной полосы». В ходе ее депортированы около 30 тысяч финнов-ингерманландцев».

Депортация длилась больше года. В нее попали и мои родители - Тойво Иванович и Ида-Мария Семеновна Коркка. Семья жила в Лемболово. Отец с матерью, бабушки и дедушки – вся родня были высланы в Вологодскую область. В ссылке с деревне Бойлово Кадуйского района Вологодской области родились мой старший брат в 1938 и я 1952-м.

Но на наших родителях и дедах депортации финнов из Ленинграда не закончились. Вновь цитирую Ирину Флиге: «В период Великой Отечественной войны 1941–1945 в соответствии с приказами НКВД осуществлялись  принудительные эвакуации финнов из Ленинградской области. С 27.08.1941 до конца марта 1942 были депортированы 58210 человек – этнические немцы и финны - в Коми АССР, Казахстан, Архангельскую, Новосибирскую и другие области. Все они были прикреплены к спецкомендатурам НКВД, то есть фактически находились на положении ссыльных.

Из действующей армии этнических финнов и немцев, как представителей «враждебных национальностей», по постановлению Государственного Комитета Обороны от 3 апреля 1942 переводили в рабочие колонны НКВД, что практически означало заключение в лагерь без суда и срока. После снятия блокады реэвакуация немецкого и финского населения на территорию Ленинградской области была признана «нецелесообразной» (1944), все ранее высланные оставлены в тыловых областях на постоянное жительство.

В ходе операции по возвращению из Финляндии в СССР ранее проживавшего в Ленинградской области населения ингерманландского происхождения (37 тысяч человек) местами их расселения были определены Псковская и Новгородская области».

Однако и после войны депортации финнов и немцев не прекратились. «В послевоенные годы мероприятия по депортации этнических финнов были закреплены распоряжением Совета Министров СССР от 7 мая 1947 «О запрете поселяться финнам в местах прежнего проживания в Ленинграде и области». По решению Исполкома Леноблсовета от 13 мая 1947 «Об удалении из Ленинградской области лиц финской национальности и ингерманландцев» в течение 1947 из Ленинградской области выселены 6899 человек. Дальнейшие этнические депортации производились на основании приказа НКВД от 21 февраля 1948 года «О мероприятиях по удалению из г. Ленинграда и Ленинградской области лиц финской национальности и ингерманландцев, репатриированных из Финляндии» (точная численность лиц, депортированных на основании этого приказа, неизвестна)» - пишет Ирина Флиге.

К чему это привело? Ирина Флиге считает, что массовые этнические депортации «привели к необратимому изменению этнокультурного образа города и области, к исчезновению финских и ингерманландских диаиспор и немецких национальных колоний». Могу подтвердить: депортации целого народа ингерманландских финнов, как большой общности, привели к физической гибели огромного количества людей, утрате социальных корней, родословной, материальной культуры и языка. Это исключительно плохо, потому что была пройдена критическая черта, за которой мы как этническая общность не можем восстановиться. Перспективы у нашего народа печальные. Мы поражены глубинными психологическими травмами. Моя 98-летняя мама никогда не рассказывала мне о депортации, она не хочет об этом вспоминать. В семье сначала боялись за себя, потом за нас, детей, поэтому не принято было вспоминать, обсуждать вслух то, что случилось. Так и вытеснены в темное бессознательное, но не изжиты, не отрефлексированы корневые обиды и генетический страх. Страх перед будущим и социальная апатия, пассивность в социальной жизни – вот обычный удел бывших депортированных и их потомков.

Тысячи потомков депортированных финнов не хотят возвращаться на родину своих дедов и отцов, обратно в Ленинградскую область. Они уезжают в Финляндию - это называется процессом репатриации. При этом многие там чувствуют себя психологически еще хуже, чем даже в местах бывшей ссылки родителей. Ведь там, в благополучной европейской Финляндии они – граждане второго сорта, о чем им вольно и невольно, но постоянно напоминают. Лишь во втором-третьем поколении их потомки смогут стать полноправными гражданами Финляндии. Может быть, некоторые даже хотели бы вернуться уже из Финляндии сюда. И я уверен, что здесь им, как и прежде, нашлось бы их достойное место. Финны со своим характером, с известной медлительностью, спокойствием, уверенностью и упорством, крепким бытом и протестантскими традициями могут стать той социальной группой, которая стабилизировала бы гражданское общество региона. Так, как они строят свои дома, возрождают фермы и возводят свои небольшие лютеранские приходы, они могли бы поднять, возродить не один десяток бывших финских деревень, ставших пустырями в Гатчинском районе, в приходе Туутари, например. Но они не связывают будущего своих детей с землей своих предков. Безусловно, это наследие пережитой депортации.

Моя судьба – одно из немногих исключений. Перестройка восстановила в Ленинграде и в других городах финские общества, лютеранские приходы Ингрии, дала некоторую надежду на возрождение, инициировала гражданскую активность и – что самое существенное в моем случае - вернула меня на землю предков из Мурманской области, куда я попал по распределению после педагогического института. С 1996 года я живу в деревне Карвала. Она существенно южнее Лемболово, откуда были высланы мои родители, но там сплошные садоводства, в которых уже не возродить прежние финские поселения.

Деревне Карвала больше 400 лет. Она возникла до Столбовского мирного договора 1617 года и принадлежала приходу Туутари, одному из старейших лютеранских приходов Ингерманландии. Приход Туутари образовывали 70 финских деревень, расположенных вокруг нашей горы Кирхгоф, одной из самый высоких точек Ленинградской области. На этой горе и стояла кирха имени святой Троицы, неоднократно перестраиваемая и в 1836 году возведенная в камне на 2200 посадочных мест. Для сравнения: это больше, чем в концертном зале «Октябрьский». Прихожанами были лютеране – финны из окрестных деревень.

Из 70 деревень сейчас осталось 12. Возьмем округленную цифру и допустим, что жили в них около 10 тысяч человек в лучшие времена (Википедия сообщает о 6161 человеке на 1917 год). А теперь тут и 20-ти человек моей национальности, может, и не наберется, включая меня. Не нужны статьи и цифры, выйди и посмотри вокруг с горы Кирхгоф. Вот он, результат депортаций, виден воочию: там деревня была, вот там люди были, а теперь никого нет. Хуже того, сама кирха в войну немного пострадала, с 1939-го она использовалась, как клуб, но стояла. Так в 1956 году ее взорвали. Памятник материальной культуры, центр объединения народа исчез.

Но пропало не все, уцелела часть лютеранского кладбища Кирхгоф. Эта территория сейчас находится в аренде у горнолыжного Туутари-парка. Руководство горнолыжного центра с пониманием относится к нашему стремлению выделить сохранившуюся часть кладбища и мемориализировать ее. Процесс этот не быстрый, но мы об этом хлопочем. Я рад тому, что мы взаимодействуем как партнеры с Туутари-парком. Они участвовали в установке памятного креста на бывшем кладбище Кирхгоф. 3 июня 2012 мы установили и осветили здесь скромный лютеранский крест в память о тех людях, которые жили в этом месте и были насильственно изгнаны отсюда, умерли в ссылке, были репрессированы (на фото). Я сторонник таких малых дел.

Мы вспомним об этих людях в своем маленьком приходе Туутари. Хор прихода споет несколько гимнов в их память. Приход церкви Ингрии тут появился недавно. Исхлопотали земельный участок, на котором стоял недостроенный дом. Выкупили его, надстроили, пристроили, в итоге получилась  довольно уютная маленькая церковь, человек на 50-60, не больше. Служба в ней двуязычная, потому что язык почти всеми потерян. Из двадцати прихожан – человек пять-семь финской национальности.

Как восстановить социальную справедливость по отношению к людям, пережившим репрессии и депортации? Можно критиковать половинчатость федеральных решений, а можно, наоборот, предложить свою региональную, локальную программу социальной поддержки и сохранения памяти.

В конце августа этого года я обратился со своими инициативами к председателю Комитета по социальной защите населения Ленинградской области Н.В.Филипповой. Свои предложения я сгруппировал в блоки: 1. Помощь; 2. Память; 3. Восстановление справедливости.  Всего было девять предложений. 5  октября 2012 четыре из них были поддержаны на заседании Комиссии по восстановлению прав реабилитированных жертв политических репрессий при Правительстве Ленинградской области. Это я считаю большой своей удачей для дебюта. Комиссия по моему предложению постановила, цитирую:

1. «Обратиться к главам администраций  муниципальных образований Ленинградской области до 15 октября 2012 года с предложением о проведении в муниципальных образованиях мероприятий, посвященных Дню памяти жертв политических репрессий». Для меня было удивительно узнать, что оказывается в каждом субъекте области есть своя аналогичная комиссия.

Эти же муниципальные комиссии было решено запросить «о предоставлении информации …о наличии на территории каждого муниципального образования Ленинградской области мест захоронения жертв тоталитарного режима, необходимой для установления в таких местах знаков памяти».

2. Я предлагал для тех, кто проживает вдали от районной стоматологической поликлиники, производить оплату зубного протезирования по факту затрат от иных, более удобных для репрессированных стоматологических учреждений. Это мое предложение комиссия поддержала и поручила Комитету по социальной защите разработать вопрос в срок до 1 декабря 2012.
3. Я предложил разработать и установить в местах наиболее подвергшимся репрессиям информационные щиты, памятные доски, поклонные кресты и т.п. в течение двух ближайших лет. Комиссия решила «разработать концепцию программы «Установление знаков памяти в местах захоронения жертв тоталитарного режима» в срок до 1 января 2013 года.
4. Наконец, комиссия приняла к сведению мое предложение о проведении в начале августа 2013 года поездки на теплоходе по Беломорканалу до Соловков, где каждый год проводятся дни памяти - в Сандормохе под Медвежьегорском и на Соловецких островах.

В моих планах работы в Гатчинском обществе «Инкери-Сеура» в ближайшем будущем – организация международной научной конференции, посвященной 400-летию Столбовского мира, и создание программы «Хроника воспоминаний. Осколки истории» по сбору архива мемуаров и устных рассказов о судьбе ингерманландских финнов. Всем, кто заинтересован в сотрудничестве, предлагаю обращаться в Гатчину, улица Соборная, 12-1.

На фото в тексте: 

Арвий Коркка в НИЦ "Мемориал". Фото Евгении Кулаковой.

Лютеранский крест на кладбище Кирхгоф. Фото Виктора Воронцова.