Сколько времени требуется путешественнику, чтобы составить впечатление о новой стране? Год? Месяц? Неделя? Или – несколько часов? Вопрос, похоже, из разряда риторических. Можно, впрочем, зайти и с другого конца, переменив в этом вопросе акценты. Пусть он, в соответствии с нашей прихотью, зазвучит так: что можно понять об абсолютно новой стране за две с небольшим недели пребывания в ней? Можно ли постичь ее характер, основной нерв местных проблем, центральную сущность стержневых ее противоречий – тех, что задают основу идентичности ее жителей?

Ответ, пожалуй, здесь будет таков: при столь кратковременном и поверхностном знакомстве даже весьма наблюдательный человек способен заметить по сути лишь два разряда явлений. То, что вполне аналогично имеющему место на его родине, а также то, что, напротив, от заведенного на родине порядка резко отличается. За пределами же наблюдений такого путешественника останется то, что на его родине не имеет ни аналогов, ни антагонистов.

Набросав это краткое предисловие, я позволю теперь порассуждать о некоторых подобных материях, – главным образом, касающихся восприятия людьми пространства, – взяв за основу собственные впечатления от посещения Соединенных Штатов Америки, состоявшегося несколько лет назад.

Пожалуй, первый сюрприз по этой части встретился мне уже при прохождении пограничного контроля в международном аэропорту Чикаго. Признаться, газетно-телевизионный образ Америки выплывал у меня в мозгу эдаким сияющим в своей высокомерной гордости геральдическим орлом на фоне звездно-полосатого полотнища, когда – снисходительно, а когда и – с суровой подозрительностью взирающего с Капитолия на все прочих, кто не имеет счастья обладать американским паспортом... В действительности, вся подобная помпа внешней великодержавности в одном из двух крупнейших международных аэропортов США была сведена к минимуму. Минимум всяческих орлов и флагов. Очередь, в которой наравне друг с другом стоят граждане страны и иностранцы. Одна–единственная линия контроля с одним полицейским – а не как везде: паспортный контроль, за ним – таможенный, за ним, часто, всякие прочие – фитосанитарный и т.д. Скажу больше – потом, уже покидая Соединенные Штаты, я с удивлением обнаружил... точнее – вовсе не обнаружил паспортного контроля "на выходе из страны". Представитель авиакомпании собрал у отъезжающих выданные при въезде бумажки – иммиграционные вкладыши – и все. Даже выездной штамп в паспорте ставить никто не стал. Уезжай кто угодно куда угодно, увози что хочешь – Америке плевать.
Все это, как мне показалось, вполне соответствует общей картине отношений граждан США и их государства. Американцы, в целом, не испытывают особого восторга от эффективности своих федеральных властей (независимо от правящей в данной момент партии) и хотели бы как можно реже встречаться с ними в повседневной жизни. С чем, надо полагать, эти самые федеральные власти давно смирились – возможно, даже и не без некоторого для себя удовольствия. Иное дело – власти местные, от уровня штата и ниже. К ним, похоже, у людей интерес неподдельный, их знают в лицо и по именам, обсуждают, на них надеются, от них осмысленно требуют эффективности. Четко понимая при этом сферу их ответственности и пределы для них возможного. У нас же, как известно, ситуация скорее обратная – на прохудившуюся водопроводную трубу мы склонны жаловаться президенту страны, а вот муниципальные выборы почти никакого интереса у нас не вызывают – и не вызывали никогда.

Вообще же, для нашего глаза все это довольно странно – столь существенный местный патриотизм и вовлеченность в местные проблемы при трудновообразимой для русского человека пространственной мобильности населения. Такое чувство, что никто (по крайней мере, из получивших высшее образование) не умирает там, где родился, не учится там, где вырос и не работает там, где учился. Сменить за время активной трудовой жизни несколько городов, отстоящих друг от друга на тысячи километров – в порядке вещей. Причем, надо понимать, что, несмотря на повсеместное высокое качество жизни, вовсе не все города Америки одинаковы: богатейший в культурном отношении Чикаго и какой-нибудь маленький городок посреди кукурузных полей – несравнимы, однако люди как-то умеют переводить в уме эту разницу условий в разницу зарплат и карьерных потенциалов, а также обратно. На основе чего уже принимают решения.

Возможно, облегчает эту мобильность также и вот какое обстоятельство. Страна для американца, по всему, видится неким непрерывным культурным пространством – принципиально открытым и доступным. Можно сесть в автомобиль и по хорошей дороге ехать и ехать, приехав, наконец, в любое заранее заданное место. Этот образ безграничного автомобильного перемещения, кстати сказать, один из самых тиражных в американском кино, не так ли? Подобное разительно отличается от восприятия пространства населением нашей страны. Для нас культурно-освоенные территории России (что бы под этим ни понималось) – это такие удаленные друг от друга островки, сообщение между которыми предельно затруднено. Добираться – сложно и долго, дороги ненадежны, обстоятельства пути – рискованны. Все это отражается даже в топонимике: американская (да и европейская тоже) пестрит приставками, характеризующими положение объекта относительно сторон горизонта: там масса всяческого Южного-, Северного-, Восточного-, Западного- и т.д.

У нас подобного – практически нет, а если и есть – то именно там, где имеется наибольший кусок непрерывно освоенной территории, то есть в Москве. Иначе говоря, в Америке какой-нибудь Южный Бронкс – это не просто название, а в некотором смысле указание как туда добраться, двигаясь по земле кратчайшем путем. В нашем же случае – реальный путь может быть столь далеким от кратчайшего по расстоянию, что отражать подобное в названии бессмысленно. Какие-то такие конструкции сидят у нас и у них в глубине ментальности...

К данному наблюдению вплотную примыкает еще одно. Американская жизнь – необыкновенно щедрая в пространственном выражении  буквально на каждом шагу. В любом жилье, офисе, гостинице, музее или библиотеке всегда достаточно каких-то совершенно избыточных, на наш взгляд помещений, практически никем никогда не используемых, однако имеющихся  в наличии и поддерживаемых в достойном состоянии.

В первый момент кажется, что это вопрос денег: они богаты, мы – нет, и не можем позволить себе лишние площади. Однако, при более пристальном взгляде понимаешь, что дело тут не в богатстве. С одной стороны и в Америке можно весьма доходно применить излишек квадратных футов.

С другой же – неоднократно наблюдая процесс вселения даже весьма преуспевающих российских организаций в новые офисные площади, я всякий раз убеждался, что планируется распределение пространства между работниками весьма по-спартански. Всех рассаживают впритык, и уже через небольшое время расширение штата создает в офисе верное ощущение тесноты. Если же избыточные метры все-таки имеются с самого начала, то их обычно оставляют до времени надобности без отделки, по сути, в непригодном для нахождения людей состоянии. Иначе говоря – это философия, а не уровень благосостояния.

Казалось бы – на лицо парадокс: Россия, исключительно обширная страна, испытывает постоянный пространственный голод и страдает от скученности и тесноты. Как это может быть объяснено на уровне культурно-ментальных стереотипов? Возможно ¬– через ту же самую культурную неосвоенность нашего пространства. Подобно европейцам средневековья, мы в глубине души считаем простор за порогом дома враждебным и опасным, отсюда подсознательная тяга к максимальной плотности контакта – залогу его действенности. Отсюда – и перенаселенность рабочих помещений, и отсутствие дистанции между стоящими в очереди, и нежелание работать вдали от дома, даже за большие деньги...

Выходит, мы боимся своей страны, а значит – не знаем ее, а следовательно – нашей страны нету вовсе. Но это я, кажется, весьма далеко ушел от тех американских впечатлений...