[Ознакомление с материалами своего следственного дела]:

"<...> И следующим оказались ксерокопии протоколов допросов Валеры Репина. Он был арестован в декабре 81-го, и уже весной по городу поползли первые слухи о его "расколе". 19 мая [1982] завершилась запутанная интрига, затеянная его приятелем и Леной Репиной, – в результате ее Комитет оказался счастливым обладателем двух неподъемных ящиков: архива Фонда Солженицына. После этого разнеслась страшная весть – Валере переменили статью: 70-ю на 64-ю, а максимальное наказание по ней – расстрел. С этого момента уже никто не сомневался в том, что Валера является послушным исполнителем воли Комитета. А он держался! Он еще держался, оказавшись не только в полной изоляции, но и в полном одиночестве: ни один человек в то время не смел назвать его своим другом. Он уже отвечал на вопросы следствия, но толку от таких ответов было немного: одного он знал, другого не помнил, а о третьем просто отказывался говорить. И лишь в сентябре 82-го, совсем недавно, появились те, страшные протоколы: "деньги ЦПУ", "западные резиденты", "выполнение специальных заданий". Я листала страницы трясущимися руками, сигарета прыгала в ледяных пальцах, пепел летел во все стороны – я забывала его стряхивать. Чтение подходило к концу, я подумала, что запомнила слишком мало, и вернулась к началу второго тома. Но Качкину вовсе не хотелось просиживать со мной лишнее время, а я находилась в слишком возвышенном расположении духа, чтобы ругаться с ним. В кабинете объявился все тот же яйцеголовый прокурор Большаков, и в его присутствии я подписалась, что ознакомлена со своим уголовным делом <...>".

[Этап из СИЗО в Городской суд]:

"<...> В воронке меня засунули в узенький железный пенал, и машина тронулась. И вдруг – сквозь жуткое дребезжание ее внутренностей я услышала совсем рядом тихий голос:
– Ира, здравствуй.
– Это ты, Валера?!
– Да. Я хочу спросить тебя: ты сможешь меня простить?
Я немного подумала.
– За то, что сделал мне, – да. А за других – не знаю.
– Я знаю, меня сейчас все там ненавидят.
– Я тоже ненавидела, пока не попала сюда.
– А потом?
– Потом я поняла тебя и простила.
– Но ты ведешь себя иначе.
– Не надо сравнивать нас. Мне намного легче.
– Ты была бы сейчас на свободе, если бы не я.
– Ну что ты, Валера, – засмеялась я. – Они же твердо решили от меня избавиться. Не нашлось бы тех писулек в архиве – сделали бы еще что-нибудь похуже, подкинули наркотики, например. Но я ни о чем не жалею. Я нормально здесь себя чувствую.
За стенкой послышался смех.
– Об этом я знаю.
– Откуда?
– Твой хохот и песни слышно на всю тюрьму. Мы с мужиками каждый раз поражаемся.
Мы немного помолчали, я безуспешно пыталась разглядеть места, где проезжает воронок, в узкую щель. Потом собралась с духом и спросила:
– Скажи, Валера, ты говорил им, что у меня были какие-то недостачи?
– Что, что?
– Ну, что будто я воровала фондовские деньги.
– Они тебе это говорили?!
– Да.
Из-за стенки донесся звук, похожий на стон.
– Ира, это неправда! Честное слово, я этого не говорил! Хотя, конечно, после всего, что я сделал, ты можешь мне не поверить...
– Я верю тебе. А еще они говорили, что ты просишь свидание со мной, чтобы уговорить меня давать показания.
– Как я мог это говорить! Я был так счастлив, что хоть ты держишься, и тебе не придется пережить то, что пережил я.
Машина остановилась, послышалось лязганье дверей. Как жаль, что от Большого дома до горсуда всего 10 минут езды!

<...>"