Самиздат: откуда и зачем
1966-й год, осень. Мне - 20. Я только что женился, перевелся с очного отделения факультета радиоэлектроники Горного института в СЗПИ и поступил на работу в НИИ РА (п/я 188) техником в одну из лабораторий. В этом НИИ работал мой близкий родственник, который меня туда и сосватал. Обстановка в советском НИИ тех времен: наукой занимается процентов десять численного состава. Остальные сотрудники имитируют некую полезную деятельность в ожидании конца рабочего дня.
А начинается день строго в назначенное время - в 7.30 или 8 часов утра (сейчас точно не помню, но для меня - очень рано). Пересечь проходную необходимо строго до этого часа. Опоздание на 30 секунд бросает тень на всю лабораторию, отражается на результатах соцсоревнования и даже может повлиять на квартальную премию для всех сотрудников. Поэтому начальник лаборатории предупреждает: если опаздываете, гуляйте до обеда (примерно, до часу дня). Мой утренний маршрут был рассчитан по минутам, но автобус №22 от Дворцовой до Шкиперского протока не всегда подчинялся этому расписанию. И я часто опаздывал. Лето, белые ночи, 20 лет…
Чтобы как-то избежать опозданий, я вспомнил о комсомоле. Вообще-то, я всегда был противником участия в любых организациях и выше всего ценил личную свободу. Еще в школе срывал с себя пионерский галстук сразу за порогом и прятал в карман. Но в девятом классе был все же зачислен в комсомол в принудительном порядке. В первый и последний раз мне это пригодилось. Дело в том, что комитет комсомола нашего НИИ, как и прочие общественные структуры, находился за пределами проходной, и членам комитета ставили специальный штампик в пропуск, позволяющий свободно дефилировать сквозь проходную в любое время. Вот я и обратился в комитет комсомола с предложением организовать общеинститутскую комсомольскую сненгазету, поскольку считал себя начинающим журналистом и уже несколько лет не штатно сотрудничал в разных периодических изданиях.
Моя идея руководящим товарищам понравилась. Тем более, что газета должна была стать уникальной, каких еще никто нигде не видел. Я задумал ее в виде 12 планшетов размером полтора метра на метр, каждый из которых устанавливался на специально построенном для него стенде с подсветкой в фойе у институтского конференц-зала. Планшеты были посвящены различным темам и могли менять свое содержание по отдельности. Возможности для создания самой большой стенгазеты в городе (а, может, и в стране) у института были неограниченные, поскольку тут же находился и наш опытный завод, не слишком загруженный работой.
В столярном цехе изготовили красивые планшеты, в слесарном - из труб сварили стенды, в электрическом - смонтировали освещение, в малярке - покрасили. На все на это ушло около полугода, и все это время я ходил мимо вахтеров с независимым видом в любое время. Надо заметить, что, кроме самих стендов, это был единственный положительный результат многомесячного труда. Газету запустить так и не удалось. Я успел подготовить только несколько планшетов на культурную и спортивную тему, а партийно-комсомольскую тематику так и не освоил, скоропостижно уволившись с работы, за что был проклят комсомольским активом.
Нет, был еще один знаменательный результат. По каким-то газетным надобностям я познакомился с инженером Юрой Иваненко, работавшим в другом отделе. Возникшая взаимная симпатия быстро нас подружила, мы стали часто общаться не только на работе, но и после. Тем более, что были близкими соседями: я к тому времени уже жил в квартире жены на Таврической, а он с женой Лерой и двухлетней дочкой Дашей занимал комнату в огромной коммуналке на Кирочной, 3 (тогда улица носила имя Салтыкова-Щедрина, а квартира в обиходе именовалась «салтыковкой»). За несколько лет я так и не смог исследовать ее необъятные просторы. Комната четы Иваненко находилась близко к входной двери, а, что там, в глубине, понять было трудно. Из этой загадочной глубины периодически выныривали вполне симпатичные люди, с которыми мы оживленно общались. «Салтыковка» была хороша тем, что туда можно было свалиться в любое время и в любой компании. Там всегда находилось место, где возникал «клуб по интересам» - не у Иваненко, так у их соседей. Выпивку и закуску приносили с собой.
Как раз в период нашего с Юрой знакомства его семейная жизнь дала трещину. У Леры появился другой мужчина, и звали его Георгий Давыдов. Как и Лера, он был геологом. Юра переживал распад семьи, но внешне старался не проявлять особых эмоций. Каким-то образом в «салтыковке» некоторое время уживались оба Лериных мужа. В общую компанию Жора Давыдов тоже вошел естественно и незаметно. Вместе с ним у нас и стал появляться самиздат разной тематики. Вернее, с появлением Жоры в нашем кругу самиздат стал ходить по рукам систематически. Раньше различными случайными путями к нам залетали, в основном, неизданные (а чаще изданные очень малыми тиражами и потому недоступные) поэтические сборники.
Знакомство с Давыдовым положило начало систематической работе с самиздатом. Условием регулярного чтения была перепечатка каждого произведения в нескольких экземплярах и распространение их в круге знакомых. Как у журналистов (моя жена в то время работала заместителем ответственного секретаря областной партийной газеты «Строительный рабочий», с осени 1967 года превратившейся в еженедельник «Ленинградский рабочий»), у нас дома была портативная пишущая машинка. На ней мы исполняли обязательное условие участия в общем самиздатовском деле. В дальнейшем к работе с моей подачи подключилась и более профессиональная машинистка - в то время совсем юная Танечка Притыкина, поступившая на работу в машбюро «Ленраба». Она печатала во внеурочное время в редакции (что было не совсем разумно, т.к. все редакционные машинки мечены), а впоследствии - дома или на квартире у Давыдовского приятеля Славы Петрова.
Квартира принадлежала Славиной маме, которая, почему-то, в ней не жила. Сам Слава тоже появлялся не каждый день. Работали по очереди. Сегодняшний «дежурный по печати» брал в условленном месте ключ, смотрел, сколько страниц набарабанил его сменщик накануне, и стремился превзойти эту цифру. Так поддерживался достаточно высокий темп. Двумя пальцами я научился не отставать от уже вполне профессиональной машинистки Тани.
Как я сегодня понимаю, участники нашей стихийно образовавшейся группы имели для этого различную мотивацию. Егор был идейным противником власти и активно ей сопротивлялся. Кто-то подглядывал в самиздат из любопытства, как всегда притягательно все, что запрещено и недоступно. Я же не ощущал себя борцом с режимом, но отстаивал сокровенное право личности на свободу. В идеале мне хотелось жить так, как будто Софьи Власьевны не существует, и читать то, что мне интересно. Как только стало возможным физически не зависеть от единого работодателя, я с головой ушел в доступный тогда собственный «бизнес», погнавшись не за деньгами - за свободой от надоевшего диктата.
Самиздат поступал в нашу компанию из Москвы, из группы, которую возглавлял Александр Болонкин. Связным чаще всего был Володя Шаклеин, периодически появлявшийся в «салтыковке». Крупные партии привозил сам Егор Давыдов, когда возвращался через Москву из экспедиций. Осенью 1972 года, как раз во время такого визита в Москву, он и был арестован с рюкзаком самиздатовских материалов - за москвичами уже некоторое время следили.
Наш первенец - Анюта, родившаяся в январе 1968 года, можно сказать, выросла на самиздате в буквальном смысле слова. Для нее мы по случаю купили довольно вместительную немецкую коляску рыжего цвета. Пока ребенок мирно посапывал в этом роскошном транспортном средстве, я бегом катил коляску по прямой от дома к «салтыковке». Там мы нагружали коляску самиздатом, сверху пристраивали ребенка, и я в том же темпе летел назад. Таким киногеничным способом мы перемещали между нашими домами все новые партии литературы, появлявшиеся у Егора.
Надо сказать, что мы не удовлетворялись привозным ассортиментом и кое-какие книги стали издавать самостоятельно, особенно после ареста Давыдова, когда канал поступлений иссяк. Так мы напечатали работу Милована Джиласа «Новый класс», которую с листа переводил с английского мой школьный друг Сережа Левин, со временем тоже ставший завсегдатаем салтыковской компании. По собственной инициативе мы взялись за масштабное предприятие - издание полного на тот момент собрания сочинений Солженицына, чем занимались на всем протяжении семидесятых. В него вошли первые романы («Раковый корпус», «В круге первом»), «Один день Ивана Денисовича», ранние рассказы («Матренин двор», «Захар Калита», «Случай не станции Кочетовка»), позже -«Архипелаг», «Теленок», публицистика. Закончили «Лениным в Цюрихе» и первым узлом из «Красного колеса» - «Августом четырнадцатого». Оригиналами служили «тамиздатовские» книги, разными путями до нас доходившие. Издание производилось в пяти переплетенных экземплярах и распространялось среди четырех подписчиков, которые платили за бумагу, копирку и переплет. Кое-кто из них впоследствии передал книги в КГБ, когда велась оперативная разработка нашей группы. Полностью результаты нашего титанического труда, вероятно, хранятся в архивах Большого дома, а у меня остался не полный комплект.
Вообще, книги, которые по сей день сохранились в моей библиотеке, составляют случайную подборку. Ведь смысл всей деятельности заключался в том, чтобы они постоянно ходили по рукам. Арест Давыдова, а затем и Петрова, состоялся совершенно неожиданно для всех нас. Как-то ко мне домой (я с семьей к тому времени уже перебрался в новую кооперативную квартиру на улице Бестужевской) во внеурочное время ввалился взволнованный Слава Петров (до этого он у меня ни разу не был) и сообщил, что Егор арестован в Москве, а у него, Славы, на квартире был обыск. Он был уверен, что перехитрил оперативников и хвоста за собой не привел (ко мне с обыском пришли на следующий день). Второпях мы успели увезти из дома весь самиздат и распихать его по разным местам, так что при обыске конфисковали несколько не особо опасных художественных книг, типа «Крутого маршрута» Аксеновой-Гинзбург, которые мы не заметили на полках, и пару бобин с записями песен Галича, в итоге к нам так и не вернувшихся.
Знакомые, которым мы доверили хранение самиздата, поступили с ним по-разному. Что-то было вывезено за город и со временем погибло естественным образом. Что-то уничтожили своими руками, опасаясь обысков. Часть материалов сохранилась на антресолях в коммунальной квартире Сережи Левина. То, что удалось потом вернуть, как и книги, появлявшиеся после арестов - вот содержание сегодняшнего собрания. С разгромом московской группы, члены которой по-разному повели себя на следствии и в суде, после осуждения весной 1973 года на семь лет Егора Давыдова (5 + 2) и на пять лет Славы Петрова (3 + 2) самиздат теми или иными путями продолжал к нам попадать. Жена Давыдова Лера стала ленинградским представителем фонда помощи политическим заключенным (фонда Солженицына), постоянно общалась с женами других зеков, бывала в Москве, откуда к ней поступали средства фонда. Так что работа с самиздатом продолжалась вплоть до высылки семейства Давыдовых за границу накануне Олимпиады 1980 года. Егор к тому времени освободился из ссылки и работал экспедитором на Лужском мясокомбинате.
После отъезда Давыдовых в Германию обязанности распорядителя средствами фонда в Ленинграде легли на тогда еще очень молодого человека, и тоже из нашей компании - Валеру Репина. Так что самиздатовская линия не заглохла вплоть до ареста Валеры в 1982 году. А там уже на горизонте замаячила перестройка и потихоньку вполне легально стали издаваться книги, считавшиеся ранее жутким криминалом. Самиздатовская эра подошла к концу.
01.02 2019 Иосиф Хигер, пенсионер
