Мы побеседовали накануне дня рождения Иосифа Бродского, на пресс-показе новой выставки «Иосиф Бродский. Метафора, которая близка...», которую Музей Анны Ахматовой открыл 24 мая 2017.

– Первый вопрос, который стоит лично у меня последние двадцать лет накануне любого дня рождения Иосифа Бродского, что с музеем?

– Ничего. К 100-летию со дня рождения ждите. Ничего. Думаете, будет раньше? Не будет.

– Не будет?

– Нет. А зачем?

– Ну, всё-таки...

– Ну, что всё-таки? Там не решить проблему выкупа, перевода из жилого [фонда] в нежилой, проблему отделения соседки, которая, по моей последней информации, попросила двадцать два миллиона рублей за какую-то квартиру. А потом по правилам, которые родились в последнее время, надо получить согласие всех жильцов, чтобы в жилом доме был музей. Кроме того, для начала, до его открытия, нужно еще и выкупить квартиру нижнего этажа и верхнего этажа. Понимаете, с точки зрения коммуникаций, пожарной защиты, противопожарной безопасности, нужно, чтобы снизу и сверху были тоже защищенные помещения, находящиеся в ведении нежилого фонда. Ну, и всё: все ответы на все вопросы. Сейчас никак.

– А в данные момент там [в доме №24 по Литейному проспекту, доме Мурузи] что?

– Там располагается, как известно, Фонд создания Музея Бродского, который иногда водит небольшие экскурсии, насколько я знаю, устраивает даже вечера, но в том количестве, которое в том пространстве можно принять. Они живут, насколько я знаю. Но они живут, слава богу, сами по себе как независимо осмысляющие свои возможности и своё пространство люди. Мы живём сами по себе. Когда-нибудь это соединится, думаю. Но не в скором времени. Такое у меня даже не скептическое, а вполне реальное чувство. Потому что этого надо очень хотеть, надо найти много денег и надо понимать – зачем. Вот мы здесь понимаем, зачем. А там как-то не знаю, там проблемы. Должны городские власти захотеть, чтобы это было. Очень захотеть – тогда получится. Ну, собственно, и всё.

– Понятно. А эта выставка, это то, что ваш Музей дарит городу вместо музея-квартиры?

– Это проект, идея которого родилась год назад. И мы подали заявку в так называемую программу адресного финансирования Комитета по культуре Петербурга и выиграли. Что важно: здесь – часть малая, небольшая часть того, что у нас есть в фондах. В фондах есть пять тысяч примерно единиц хранения. Из этого можно делать музей. Музей серьёзный, большой. Как их показать не в жутких витринах, которые я ненавижу, придумал Сергей Падалко. Получилась фондовая выставка, которая живёт и дышит. Это же поразительно. Сережа – умница, талант, художник. Посмотрите, как для моих коллег это важно. Это меня поразило еще два года назад, когда открывали мы экспозицию авторства того же Сергея Падалко в доме Мурузи. Как для нас это важно. Это так дорого. Понимаете? Ведь тут же толчется пол-музея. Это то, что нас всех объединяет. Понимаете? Это очень важная вещь. Потому что в этом есть то, что я называю ответственностью перед коллекцией, перед собранием, перед тенью, скажем так. И это делается классно, профессионально очень. Это школа. Это смысл. 

– Два года спустя после полуюбилея Иосифа Бродского вновь в который уже раз получилось так, что идея музея-квартиры замерла или забуксовала?

– Какие-то были разговоры, даже связанные с Комитетом [по культуре Администрации Петербурга]: давайте делать в нейтральном пространстве литературный музей, посвященный жизни и творчеству Бродского. Не знаю, не знаю, может быть. Хотя желание увидеть полторы комнаты, каким бы кривым и косым не было это пространство сейчас, всё равно будет сильнее, чем просто идти смотреть литературный музей и переживать что-то в нейтральном каком-то пространстве, где он будет.

– А нет такого подразделения в Музее Анны Ахматовой – отдел или, я не знаю, филиал – музей-квартира Иосифа Бродского? Административно?

– У нас такого подразделения нет, потому что нет юридически этого пространства. Понимаете, вот у нас есть «Американский кабинет [Иосифа Бродского]», но юридически этого пространства нет, нам ничего не принадлежит. С квартирой [Льва Николаевича] Гумилева было легче, потому что подарила ее вдова, на первом этаже там офис. Если бы в доме Мурузи тоже был на первом этаже офис, уже было бы на пятьдесят процентов легче... Там реставрационные большие, какие-то коммуникационные работы большие нужно проводить…. Опять, понимаете, там нужно пространство внизу. Оно нужно даже не потому что там нужно фонды размещать – фонды здесь разместятся – а потому что по всем законам сегодня не может быть, не согласятся жильцы дома на то, чтобы квартира на втором этаже дома была музеем, им это не выгодно. Это не нужно, это толкучка, тем более Бродского. Вот на один день [24 мая 2015 года] выдержали. Навсегда – не выдержат. Не получится, не получается пока. Видимо, тут совокупность причин. Тут нет ничего мистического. Хотя может быть и есть, черт его знает. Но тут совокупность причин: вот как-то так не складывается. И это ж надо, чтобы появилась, была и есть рядом женщина, которая так сопротивляется? Она же сопротивляется, жестоко сопротивляется. Ставит условия, и их нельзя выполнить. Поразительная вещь. Мне кажется, что самое острое переживание того, чем была его жизнь – это вот представление об этой соседке и ее сопутствие всему. Кто из них важнее, Бродский или она? Она – такой же человек, и не менее важна для жизни этого города. Этот факт имеет отношение ко времени, к тому времени, к 1970-м годам, которые до сих пор живут, оказывается, очень сильно, присутствуют в нашей жизни. У нее поединок идёт. С Бродским, с Бродскими, с семьёй: для нее они менее важны, чем она. Некоторые журналисты, даже руководители отзываются так: действительно, она же человек. Она – человек, никто не возражает. И мы, как бы сказать, научились обращаться к ней, упоминая не «соседка», а называя ее по имени-отчеству – не помогает.

– А имя-отчество ее?

– Нина Васильевна. Ты хоть королевой назови – не помогает. Потому что, понимаете, какой-то там клубок. Она житейскими мерками меряет, и никакая поэзия для нее не существует ни близко, ни рядом. И не расскажешь ей про «осенний крик ястреба». Что ей этот ястреб с осенним криком? Про что это? Она – человек не менее важный. 

– А вот идея раздела квартиры она так и осталась как бы идеей, и ничего не сдвинулось?

– А как ее разделить? Если она просит за 22 миллиона квартиру на другой улице. Пожалуйста, она уедет, якобы. А разделить – тоже нужны были большие деньги. Почему-то это не сделали тогда [в 2015 году], не хватило денег отделить ее… Вы знаете, тут еще возражал Фонд создания музея Бродского, резко возражал против хождения по черной лестнице. И даже пафосно мне говорили: путь по черной лестнице – это Путь Поэта. Ну, и так можно посмотреть. Но потом пожарники прекрасно прикрыли эту пожарную лестницу и вход по ней, сказали, что «не будет никогда, у вас должно быть точно два входа». А как сделать два входа? Понимаете, там блокировано Ниной Васильевной, а здесь одного входа недостаточно. То есть сразу возникал какой-то комплекс проблем, которые было просто не решить. И их и сейчас не решить. Очень выразительная история, для меня во всяком случае, для воспоминаний и представлений о том, что такое советское коммунальное сознание. Сознание очень давнее, глубинное какое-то, и оно до сих пор никуда не ушло, как вы понимаете, совсем не ушло.

Записала Татьяна Косинова, Когита!ру