Публикация предпринята с разрешения автора. Мнение редакции может не совпадать с мнением автора публикуемого материала. А. Алексеев

**

Список очерков Л. Шейнина, ранее опубликованных в веб-журнале Е. Берковича «Мастерская» см.: http://berkovich-zametki.com/Avtory/LShejnin.htm

**

См. ранее на Когита.ру:

- О взаимоотношениях государства и общества: исторический взгляд. (Начало)

- О взаимоотношениях государства и общества: исторический взгляд. (Продолжение 1)

**

 Леонид Шейнин

ГОСУДАРСТВО КАК КОМАНДИР ОБЩЕСТВА (ИСТОРИЧЕСКИЙ ВЗГЛЯД )

Содержание 

ПРЕДИСЛОВИЕ

СЕРАФИМ ВЛАДИМИРОВИЧ ЮШКОВ (1888-1952)       

Д Р Е В Н И Й  М И Р

ЕГИПЕТСКИЕ ПИРАМИДЫ И ДЕМОГРАФИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ

МЕГАЛИТЫ КАК ПОГРАНИЧНЫЕ И ВЛАДЕЛЬЧЕСКИЕ  ЗНАКИ 

CТОУНХЕ(Н)ДЖ (Версия о военных сигналах)                   

КРЕСТОВЫЕ ПОХОДЫ: КАК ЕВРОПА ОСВОБОЖДАЛАСЬ ОТ   ВООРУЖЁННЫХ                                     БЕЗДЕЛЬНИКОВ                                      

М О С К О В С К О Е  Г О С У Д А Р С Т В О

ЗАГАДОЧНЫЙ МАНЁВР                                                                                             

ЗЕМЕЛЬНЫЕ СДЕЛКИ И ЗЕМЕЛЬНЫЕ СПОРЫ ХУ ВЕКА В МОСКОВСКОМ ГОСУДАРСТВЕ

СВЯЩЕННЫЕ РОЩИ  - ЖИВЫЕ МАЯКИ?      

ИСТОРИЧЕСКИЕ ТАМОЖНИ НА МОСКВЕ-РЕКЕ                                                                        

ЮГ  ПРОТИВ СЕВЕРА (Смутное время)                                                          

ДВАЖДЫ УЦЕЛЕВШИЙ                                                                                                      

ПАТРИАРХ НИКОН И ЕГО ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ИДЕИ

«НАД ВЕЧНЫМ ПОКОЕМ»     

ТАМОЖНИ НА ВОДНЫХ ПУТЯХ                                                                            

ФЕОДАЛИЗМ:  ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИЕ СЛОВОМ                                             

Е В Р О П Е И З А Ц И Я   Р О С С И И

БИТВА ЗА КАДРЫ 

КАК ПЁТР I ЗАЩИЩАЛ ИНОСТРАНЦЕВ В МОСКВЕ .Ч. 1 (БОРОДА)

КСЕНОФОБИЯ В МОСКВЕ И МЕРЫ ОХРАНЫ НЕМЕЦКОЙ СЛОБОДЫ ПРИ ЦАРЕ ПЕТРЕ    

Ч. II. (НАБЛЮДАТЕЛЬНО-СИГНАЛЬНЫЕ ПОСТЫ) 

ПУТИ В ИНДИЮ                                                                                                      

ЦАРСКИЕ ДАЧИ                                                                                                       

ЦАРСКИЕ НЕВЕСТЫ 

ИМПЕРИЯ ПЕТРА И СУДЬБА ИМПЕРИИ                                                     

ЗАГАДКИ ДВОЕВЛАСТИЯ И ПРИЁМЫ ВЛАСТИ                                         

МЕТОДОМ ПРОБ И ОШИБОК                                                                          

ЧЕТЫРЕ СМЕРТИ                                                                                                   

РОССИЙСКИЙ МЕРКАНТИЛИЗМ И ЕВРОПЕИЗАЦИЯ РОССИИ          

ПЁТР И ПАВЕЛ: ПОЧЕМУ НЕ УДАЛОСЬ ПРАВЛЕНИЕ ИМПЕРАТОРА ПАВЛА?                                                                                    

МОСКВА И ПИТЕР ; ДВЕ СТОЛИЦЫ ОДНОЙ ДЕРЖАВЫ                                                

СЛОВА и ЗВУКИ (Язык людей и пример королей)                                    

РЕСПУБЛИКА  ИЛИ  МОНАРХИЯ ?                                                              

МАРОДЁРЫ МОСКОВСКИХ КВАРТАЛОВ (Кто спалил Москву в сентябре  1812  года?)                                                         

МАРКС - ПОЧЁТНЫЙ ПРЕЗИДЕНТ РОССИИ?                                                

ОТМЕНА КРЕПОСТНОГО ПРАВА В РОССИИ: ПОЧЕМУ  1861 год?        

СОЦИАЛИЗМ, РЫНОК И ЛЕНИНСКАЯ РОССИЯ                                           

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ И РОССИЙСКАЯ ФЕДЕРАЦИЯ                           

ЧЕКВАЛАП, ИЛИ КАК В.И. ЛЕНИН ВЫИГРАЛ ГРАЖДАНСКУЮ ВОЙНУ   

ЛУКАВАЯ ИДЕОЛОГИЯ И ЭКОНОМИЧЕСКАЯ  ТЕРМИНОЛОГИЯ

**

Продолжение

<…>

МОСКОВСКОЕ ГОСУДАРСТВО

Загадочный манёвр

Куликовская битва, случившаяся  в сентябре 1380 г. – событие, таящее много загадок, поскольку источники либо ненадёжны, либо их вообще нет.  О каких-либо  хрониках, составляемых в Орде или при темнике Мамае, фактическом властителе Золотой Орды того времени, не известно. Что касается Московских летописей, то они  дошли до нас в редакции ХУ века, когда они подвергались   не всегда  оправданной правке.     Так, в сказании о Куликовом побоище утверждается, что Московского князя Дмитрия  на противостояние с Мамаем благословил митрополит Киприан. Историки же говорят, что Киприана перед битвой  не было в Москве ; более того, князь Дмитрий прочил на пост митрополита другое лицо, а   Киприан  ожидал развития событий в Киеве, куда он прибыл с юга. [1] Летописи уверяют, что среди погибших на Куликовом поле были рязанские бояре. Историки же утверждают, что рязанцы в битве не участвовали.  

Летописи дружно указывают, что князь Дмитрий незадолго до своего похода на юг, за Оку,  выехал на север в Троицкий монастырь, чтобы получить там благословение от высокочтимого уже в  то время Сергия Радонежского. Некоторые исследователи ставят это событие под сомнение, относя его к более ранним годам.[2] Однако не видно, кому и зачем нужна была   такая фальсификация дат. Есть основание думать, что в этом вопросе правы летописи, хотя ни они, ни поддерживающая их церковная традиция не вскрывают политической подоплёки марша князя Дмитрия на север. Ниже я попытаюсь дать ответ  именно на этот вопрос.

У князя Дмитрия был мирный вариант действий. Он мог покориться Мамаю, выплатив дань за прошлые годы. Через сто лет подобный же выбор стоял перед Великим князем Иваном III, от которого покорности требовал хан Ахмат. Мы знаем  о колебаниях в Москве в 1480 году, когда вариант войны с Ордой   не был очевидным.  Есть все основания думать, что вопрос, как реагировать на требование Мамая, стоял  и при дворе князя Дмитрия, хотя сам Дмитрий  желал идти против Мамая до конца.     Дело осложнялось ещё тем, что решение зависело не только от Москвы, но и от ряда других князей, Москве не подчинённых или подчиненных только частично. Понятно, что князь Дмитрий нуждался в духовном авторитете, чтобы подкрепить   своё непростое решение.

Таким авторитетом был Сергий Радонежский. Два Троицких монаха, Пересвет и Ослябя, присоединились к  дружине Дмитрия. Некоторые источники подчеркивают, что эти два воина не одели доспехов поверх своей монашеской одежды; тем самым они показывали сомневающимся,  что  Сергий - тоже сторонник военного разрешения возникшего конфликта.

Возникает, однако, вопрос: почему Сергий сам не явился в Москву  и не благословил княжеское войско ? Неужели князю Дмитрию, готовящему своё войско к походу на юг, удобнее было направиться на север  для встречи с Сергием?  Есть сведения, что к Троице князь Дмитрий  двинулся с конным отрядом, который остановился на реке Паже в городке Радонеж (ныне село Городок).  Спрашивается, зачем вместо движения на юг Московская конница направилась на север ?

Чтобы ответить на этот вопрос, нужно вспомнить, в каком состоянии находился тогда конгломерат северо-восточных русских княжеств. Здесь наблюдалась жестокая борьба за получение в Орде ярлыка, дававшего право на Великое княжение, с которым было связано первенство Великого князя перед другими князьями и его право собирать с них дань для передачи Орде. Такое право попеременно получали князья тверские, суздальские переславские и иные.  Первым Великим князем Московским стал Иван Данилович по прозвищу Калита, дед  князя Дмитрия. Ярлык на великое княжение он получил в борьбе с  Тверью. Ради достижения своей цели он не остановился перед  разгромом Твери с помощью прибывшего из  Орды военного отряда. При Калите произошло перемещение митрополита Петра из его резиденции во Владимире в Москву (памятью об этом перемещении служит Высоко-Петровский монастырь и московская улица Петровка). Тем самым Москва становилась не только светской, но и духовной столицей Северо-восточной Руси.

Московский князь Дмитрий под угрозой применения силы заставил отказаться от великокняжеского титула Суздальского князя Дмитрия Константиновича и его сына Василия по прозвищу Кирдяпа. Затем, помирившись с этими князьями, Дмитрий с их помощью предпринял поход на Тверь  и отобрал ярлык на великое княжение у другого претендента – тверского князя.

Показателем возвышения Москвы явилась  каменная стена, которой в 1367 году была окружена  (впервые в истории Москвы, а возможно и всей Северо-восточной Руси), резиденция Московского князя. Стена была сооружена из белого камня (известняка), добытого на Мячковском месторождении, расположенном ниже города по течению Москвы-реки. Прочная крепость давала Московскому князю преимущество перед другими соперниками за Великое княжение и позволила ему приобрести власть над соседями. Но эта власть   не была  ни желанной, ни терпимой. Как писал Н.И. Костомаров, по крайней мере для некоторых соседей Москвы  её власть была так же несносна, как власть Орды. [3]

Это обстоятельство сказалось на составе Московского войска, пришедшего на Куликово поле.

 Так, из Твери был прислан лишь вспомогательный отряд под начальством князя Холмского. В одном источнике упоминается рать из Великого Новгорода, но другие источники о ней молчат. Под сомнением участие в битве Суздальских и Нижегородских воинов. Если какие-то   княжества не прислали своих войск, то это было не по недостатку времени. Ведь к битве успели Белозёрские, Каргопольские, Устюжские дружины, пришедшие из дальних мест.

Мы не знаем, какие ответы на обращения за помощью получил Московский князь Дмитрий к моменту своей поездки к Троице.  Но без натяжки можно принять, что далеко не все ответы были для него благоприятными. Это обстоятельство и было   решающим для движения Московской конницы на север. Князь Дмитрий намеревался силой  или демонстрацией силы принудить непокорных князей к повиновению.

Особое значение приобретает размещение его конницы в Радонеже. Неподалёку от этого места река Пажа впадает    в Клязьму, откуда водным путём через Владимир  и по реке  Оке  можно достичь Нижнего Новгорода.  По разысканиям археолога С.З. Чернова, тогдашний Радонеж представлял узел сухопутных дорог. На восток через Стромынь шла дорога на Суздаль. На север – на Переславль и далее на Ростов и Ярославль. Таким образом, Московское войско могло двинуться не по одному направлению в зависимости от того, чем закончатся переговоры у Троицы князя Дмитрия.

Остаётся не известным, были  ли приглашены для встречи у Троицы главы северных княжеств.  Троицкий монастырь располагался в северной части владений Москвы  и был удобен для съезда князей-соседей. Некоторые источники утверждают, что к Троице князь Дмитрий поехал с Владимиром Андреевичем Серпуховским и другими «православными князьями».  Но если бы Дмитрий совещался только с Сергием, то результаты совещания всё равно трудно переоценить.

Это видно из того, что конница Дмитрия вернулась в Москву,  не совершив новых угрожающих маневров и  не разгромив ни одного соседнего княжества. Этот факт можно толковать таким образом, что Сергий убедил Дмитрия отказаться от карательных мер. Взамен Сергий должен был пообещать использовать своё влияние для убеждения несогласных князей. Подобная трактовка событий позволяет  понять, почему не Сергий отправился в Москву на свидание с князем Дмитрием, а напротив – князь поехал к Троице.

Церковные деятели не раз оказывали существенные услуги светской власти. В своей книге «»Киевская Русь и русские княжества ХII-ХIII веков»   известный историк  Б.А. Рыбаков указывал на  роль Церкви в укреплении  древней русской государственности;  Рыбаков особенно отмечал роль Церкви в развитии Просвещения. В книге «Древнее русское государство» Р.Г. Скрынников приводил  факты (видимо, обоснованной)  критики   киевских князей со стороны тогдашних   просвещённых монахов.

В более позднее время неоспоримым является   политическое влияние на Власть  ряда церковных деятелей.  Свидание Сергия Радонежского с князем Дмитрием у Троицы – один из таких примеров. В  предыстории Куликовской битвы видна (недооценённая) дипломатическая роль Сергия Радонежского.

 Земельные  сделки и земельные споры  ХУ века в Московском государстве      [4]

«Земля» и фискальная составляющая этого термина. До ХVI века Московское государство   в качестве своей южной границы имело широтный отрезок р. Оки.  Основная часть его территории охватывала лесную зону, не затрагивая ни степи, ни лесостепи.

Дошедшие до нас документы о земельных сделках, а  равно о зе­мельных спорах  показывают, что уже пятьсот-шестьсот лет тому назад был спрос на застроенные места (дворы) не только в городах, но и в сельской местности. Весомую ценность имела эксплуатируемая земля,  иногда ее называли «деловой», видимо, в смысле разделённой. В качестве таковой назывались пашня, заливные луга и сухие пожни (се­нокосы), бортные угодья, места рыбной и звериной ловли. Ценились комплексные угодья типа пустошей, где сочетались (видимо, попере­менно) пашня, сенокос,    выпас для скота, а  также лес. Иногда к зе­мле относили частично неудобные земли вроде болот. Землёй счита­лись освоенные леса, в том числе те, которые сводились и расчищались ради создания новой пашни и сенокосов. Необжитые и малоосвоенные леса именовались «дикими»: они не включались в чьи-то  владения. По-видимому, до поры до времени такие леса считались ничейными, но когда кто-то начинал их интен­сивно осваивать, а тем более там селиться, их именовали уже лесами великого князя. Это означало, что получение освоителем права на зе­млю зависело от княжеской администрации, которая и облагала занимаемое угодье.

Самым ценным типом земель была постоянная (удобряемая) паш­ня, обычно огороженная от скота (возможно, что последнее обстоя­тельство способствовало возникновению термина «деревня»). Другие земли нередко составляли только принадлежность пашни; впослед­ствии они получили название угодий.

Плодородная земля представляла хозяйственный актив при на­личии работников, но нередко она имела и самостоятельную ценность. Фактически действовало негласное правило, звучавшее примерно так: «Была бы земля - люди найдутся». В 1490 г. судья Патрикеев велел изгнать  двух «мужиков» с пашни, которую им предоставил Симонов монастырь (ныне строения монастыря   находятся в черте Москвы). Эти люди объявили землю великокняжеской (государственной), а сами  «отказали   за великого князя»,  Сделали они так потому, что кончился льготный срок их пребывания на пашне по договору с монастырем, новую же льготу, которую они просили, монастырь им предоставить отказался^[5]. Очевидно, у монастыря были и другие варианты использования «готовой» земли.

Существовали привходящие обстоятельства, мешавшие освоению уже разработанных земель. Так, земля (пустошь) Коробовская в окрестностях Москвы (в нижнем течении р. Пахры), которая при­надлежала разным лицам, а затем перешла к Симонову монастырю, некоторое время не населялась. В судебном деле 1490-х годов по этому поводу было написано так: «Розбой и татьба велика на дорозе, и люди на той земле не сели. Да и послы татарские тою же дорогою ходили»^[6].

Многие кормовые угодья и практически все пашни разрабатыва­лись из-под леса - работа, которая требовала больших затрат труда. К этой работе приступали по той причине, что ее результат - сельскохо­зяйственные земли - ценился достаточно высоко. Лесостепные же, а затем степные места Московское государство стало осваивать, «перей­дя» Оку, только ближе к XVI веку, а более энергично - со второй полови­ны XVI века, после завоевания Казани и Астрахани. Обилие здесь пло­дородных земель должно было понизить повсеместно ценность сель­скохозяйственных земель и, напротив, повысить ценность работников. Действительно, с этого времени наблюдается нарастающая конкуренция помещиков, вотчинников  и других властных лиц (включая монастыри и приказчиков дворцовых сёл)  за рабочую силу. Стремление же государ­ства положить конец возникавшим спорам путем прикрепления земле­дельцев к земле, вылилось, как известно, в то, что именуется крепост­ным правом.[7]

В жалованных грамотах XV века, разрешавших  привилегированным  вотчин­никам и монастырям призывать людей на запустевшие или вновь осваивае­мые земли, почти всегда присутствовала стандартная фраза о запрете принимать людей «тяглых и письменных» - прежде всего из того же великого или просто княжения.

Хотя разработанная земля в XV веке ценилась достаточно высоко, налоговая система («тягль») была построена на основе наложения повинности на оснащённого сохой работника. Она предполагала его обязанность трудиться на так называемой десятинной пашне; последняя же, как правило, была связана с се­лом, где присутствовал посельский или иной представитель княжеской власти, монастыря или     вотчинника. Деревни, как и вновь осваивае­мые земли,  могли «припускаться в (десятинную) пашню» - видимо, по мере укрепления на хозяйстве тех «христиан»,  кто их населял^[8]. Иногда князья упрощали дело и требовали фиксированную сумму, обычно несколько рублей в год,  с вновь населяемого монастырского вла­дения, если оно    обладало не вполне яс­ным экономическим потенциалом.

Обложение по освоенной пашне - так называемое сошное письмо было внедрено только со второй половины XVI века. Вместе с тем, государственная регистрация всех доходных земель происходила уже с конца XV века, когда составлялись первые (известные нам) писцовые книги для земледельческих пятин покорённого Москвой Великого Новгорода^[9]. Впоследствии царь Пётр прибег к подушной подати, при­чем «в счёт» шли мужские души - от младенцев до стариков. Лишь в последнюю четверть XIX века подушная подать была окончательно заменена на поземельную. Этот последний  налог  Россия стремится «освоить» вплоть до нынешнего времени.

Дошедшие до нас документы различали государственные подати и владельческие повинности, ложившиеся на определённую землю. Так, хотя и редко, встречается странное на первый взгляд определение села как «слободы». Но если принять, что слобода - это земля, освобож­дённая от некоторых государственных податей (но не от владельческой «нагрузки», которую она испытывает в качестве села), то такое двойное опреде­ление не должно вызывать недоумение.

Таким образом, в понятии «земля» сочеталось три признака. Во- первых, она должна была давать доход лицу, который её эксплуатировал.. Во-вторых, этот доход должен был быть устойчивым (признак постоянства пользо­вания). В-третьих, постоянство пользования должно было  обеспечиваться с юридической стороны (право). Именно такое сочета­ние позволяло рассматривать освоенную землю как объект налоговой нагрузки: земля - это пространство, с которой фиск получал или рас­считывал получать определенный доход. Уже в то время зарождалось правило, известное по крайней мере с XVII века: «Чтоб никто безданно и безоброчно никакими землями и угодьями не владел».

Объектом обложения была постоянная пашня. Пастбища и сенокосы не облагались, и понятно почему. Кормовые угодья поддерживали рабочий скот, они же   обеспечивали земледельцев мясными и молочными продуктами. Результат  труда людей и тяглого скота сказывался в продукции, которую давала пашня. Если бы вдобавок к пашне облагались ещё  кормовые угодья, то это означало  бы двойное обложение. Однако если в распоряжении земледельцев были избытки (по определённой норме) сенокосов, то они облагались отдельно – видимо, как  источники  товарного продукта. [10]

Заслуживает внимания, что в спорах за не населенный участок тяжущиеся стороны обычно указывали не его владельца, а ту землю, к которой он «тянет». Участок косят или пашут «к» определенному селу, деревне, пустоши, то есть к земле, имевшей признанного владельца – плательщика государственных податей.

 Такое указание можно рассматривать как заявление, что спорный участок уже учитывается при определении фискальной нагрузки на определенную землю и на ее владельца. Или, говоря по-иному, что этот участок занимает свое место в государственном хозяйстве и пе­редавать его другой стороне - значит нарушать сложившиеся финан­совые отношения. Фискальный элемент в системе доказательств при­влекал к себе не меньшее внимание сторон, чем гражданско-правовые (как мы бы сейчас сказали) обстоятельства.

Казённые доходы не были однородны. Поскольку источники упо­минают «подклетные села», можно думать, что уже в XV веке нату­ральное снабжение княжеского дворца отделялось от иных государст­венных доходов. Возможно, что к этому же разделению имело отно­шение наличие, с одной стороны, станов, а с другой - чёрных волостей.

Что касается права государства на получение дохода, то оно «не привязывалось» чётко к какому-то основанию. Таким основанием (те­оретически) могло быть как право собственности на землю, так и поли­тическое верховенство (суверенитет) государства. Однако наличие в то время государственной собст­венности на землю вызывает сомнение . Ведь этот институт оформился в России только во второй половине XVIII века в ходе проведения Генерального меже­вания. когда государственные земли были отделены от частных. Сле­дует заметить, что во все времена, за исключением «буржуазных» (когда частная собственность признавалась или признаётся ведущей силой экономического прогресса), публично-правовые начала в земельных отношениях брали верх над частно-правовыми. Отсюда вытекает, что исторически доходы государства от земли имели своим источником публичные (налоговые) основания.

Освоение земли и право на неё.     Земля должна была иметь официально признанную границу. Этим она отличалась от других пространств, не имевших определён­ных владельцев и пользователей и находившихся в «диком» состоянии ; например, дикий лес,  дикое поле. «Переходное состояние» (правда, несколько позднее) называлось «украиной». Так, была  Рязанская  «украина», где обитали «рязанские казаки»; как можно полагать, их зе­мельные права были достаточно эфемерными.

За тем, кто привёл почву в культурное состояние, обычно признавалась эта заслуга. Но в случае его столкновения с тем, кому легально принадлежала земля, право освоителя обычно уступало праву того, в чьих владениях была произведена расчистка почвы из-под леса или выполнено иное мелиоративное мероприятие. Очевидно, недопущение хаоса в земельных отношениях считалось более важной задачей, чем поощрение первоосвоителя. Возможно, сюда примешивалось два до­полнительных соображения. Во-первых, если производилось наделение лица (или кол­лектива)   определённой земельной площадью (как это наблюдалось в отношении возникавших монастырей), то это делалось    не «просто так», а с учетом того, какое пространство это лицо (или коллектив) может освоить.^. Во-вторых, принималось во внимание, что если бы не произошло вторжения освоителя со стороны, то в конце концов владелец земли сам освоил бы подходящие участки. Поэтому можно думать, что приоритет права вла­дельца земли перед правом стороннего освоителя не противоречил чувству справедливости и мало отражался на экономических резуль­татах.

Вместе с тем существовала разница в правовом режиме вновь осво­енной земли в зависимости от того, принадлежала она «великому кня­зю» (владение волостных людей) или монастырю. В первом случае освоитель имел право заложить или даже продать ее соседнему мо­настырю. (Правда, в последующие времена это право всячески огра­ничивалось.) Во втором же случае лицо, подвластное монастырю, не могло продать освоенную землю постороннему волостному человеку. Так, Троице-Сергиев монастырь отсудил свои пожни по р. Костроме, которые были освоены его «христианином», а затем проданы постороннему лицу. Покупателю было рекомендовано взыскать уплаченные им 40 алтын с продавца^[11]. Возможно,   указанное различие проистекало из того, что волостные люди осваивали новые земли своими силами и средствами, тогда как в случае с монастырскими землями освоители пользовались поддержкой монастыря.

Всякое освоение земли и её текущее использование облегчалось, если земля имела своего администратора - будь то княжеская власть в чёрных волостях или монастырщина и боярщина для частных владе­ний. Внешняя власть была известной гарантией, что результаты труда освоителя не будут перехвачены кем-то ещё, и у земледельца будет ре­альная возможность воспользоваться выращенным им урожаем. Такая гарантия была далеко не лишней, потому что отношения между освоителями не были идиллическими. Об этом можно судить по документу № 160 во II томе Актов, относящемуся к освоению Сиземских пусто­шей, которые великая княгиня Мария Ярославна пожаловала Кирилло- Белозерскому монастырю и на которые монастырь уже «посажал лю­дей». Грамота великой княгини (датируется между 1454 и 1470 гг. ) предоставляет игумену Касьяну право суда над этими людьми и начи­нает прямо с душегубства¹'.

Имеются сведения, что на северных территориях дело обстояло не лучше и в XVII веке. В дошедших до нас документах содержится немало жалоб соседа на соседа, что тот «пашет сильно» или «косит сильно» и «выбивает» с земли жалобщика¹"    Для    этого региона известны договоры между  земледельцами-освоителями относительно так называемого «одиначества», то есть обязательства стоять друг за друга в случае, если посторонний «сильный человек» посягнёт на землю одного из них^[12]. При таких обстоятельствах внедрение на места    земельной и всякой другой администрации надо считать заслугой тогда­шней Московской государственности.

Сделки. В разных местах существовало несовпадение между наличием под­ходящей для освоения земли, с одной стороны, и средств производства, необходимых для этого, с другой. Этим можно объяснить (по крайней мере, частично) нередкие пожалования запустевших земель в пользу монастырей, у которых были запасы продуктов, фуража, рабочего скота и других средств, с помощью которых они могли поддержать на первых порах привлекаемую ими рабочую силу. Для большей надежности такого привлечения великие и удельные князья выдавали монастырям грамоты с обещанием налоговых льгот для новопоселенцев, а нередко - и для тех, кто уже сидел на земле (для старожильцев), но оказался в тяжёлом хозяйственном положении по причине мора, военных действий или иной. Тем самым государство создавало условия для направления избыточных рабочих рук (например, подросшей молодежи) туда, где они могли найти себе применение в сельскохозяйственном произ­водстве.

Земли переходили к монастырям также по сделкам с частными вотчинниками, в том числе путем пожертвований. [13] Но дары в пользу монастырей бывали также вынужденными. Из некоторых документов видно, что даритель погашал тем самым свой долг перед монастырем или же выговаривал условие, чтобы монастырь погасил долг дарителя перед третьим лицом. Иногда дар фактически представлял вклад пре­старелого вотчинника, желавшего, чтобы его приняли в монастырь в качестве полноправного члена. По какой-то причине  под видом дара иногда оформлялось завещание. Об этом можно судить по тому обстоятельству, что даритель оставлял за собой  право пользоваться подаренной  им землёй «до своего живота».

В ряде случаев в качестве скрытой формы продажи земли служил её залог.

Земельный рынок существовал в своеобразной форме.  Нередко  продавец выговаривал себе право выкупить впоследствии свою землю обратно за ту же цену, а чтобы обеспечить это право, требовал включить в договор условие, что по­купатель землю не продаст, не променяет и никому не отдаст. Если же в бесповоротности сделки был   заинтересован   покупатель, то он обыч­но требовал записать в договоре, что он покупает землю «впрок» себе и детям, то есть без права продавца выкупить её обратно. По-видимому, этой же цели служил «доклад» сделки представителю государственной власти - своего рода государственная регистрация сделки^[14].

Нередки были обмены земель. Но некоторые из таких сделок плохо походят на обмен, так как одна из сторон приплачивала другой крупную  сумму денег. Можно думать, что в этих случаях купля-продажа земель оформлялась как обмен, чтобы избежать возможных последующих требований продавцов (или их родичей) о выкупе проданных земель.[15]

Ввиду слабой документированности земельных владений, почти не встречаются упоминания, что продавец или иное отчуждающее зем­лю лицо передает другой стороне грамоты, подтверждающие его право на эту землю. В грамотах XV века не упоминается и обязанность про­давца «очищать» (защищать) право покупателя на тот случай, если свои права на проданную землю предъявит постороннее лицо; такая обя­занность продавца стала включаться в документы о купле-продаже зем­ли в основном с середины XVI века.

Документы XV века, как и более поздние, сохранились в некоторых монастырских архивах; естественно, они освещают преж­де всего земельные сделки и земельные споры самих монастырей. Мо­настырскими партнерами по сделкам, а равно судебными против­никами были соседние вотчинники, иногда другие монастыри, но чаще (особенно в случае споров) - волостные («чёрные») крестьяне, бывшие под управлением удельного или великого князя.

Отводы земли.   Сделки с землёй сопровождались её отводом, который производил тот. кто отчуждал землю: продавец, даритель. При этом заносилось на бумагу (или на пергамент?) описание границ земли, указывались межевые знаки; последние, возможно, подновлялись. В качестве межевых знаков ис­пользовались «грани» и затесы на деревьях, ямы с набросанным туда угольем, выдающиеся местные предметы. На отводе присутствовали свидетели - видимо, соседи  - с той целью, чтобы избежать последу­ющих споров о границах. Документы, составлявшиеся при частных сделках, не упоминают об изготовлении чертежей на отводимые земли. Но в более поздние времена при разбирательстве земельных споров, которое возлагалось в основном на присылавшихся из Москвы писцов, последние составляли не только описания границ земель, но также их чертежи. В пределах культурного ландшафта границы земель иногда совпадали с оградами («огородами») и осеками - засечёнными деревь­ями, мешавшими скоту углубиться в лес. По всей видимости, каждый земледелец сам огораживал свою землю, потому что упоминание о «вопчей огороде» встречается очень редко.

В более древних грамотах вместо признаков границ применялась формула: «Куда соха (плуг), топор, коса ходила». Понятно, что эта формула была возможна только в том случае, если не было споров с соседями,  или (как тогда говорили) пока «Коса с косой, а топор с топором  не сошлись». Но в последующем она нередко приводила к недоразумениям, поскольку каждый из соседей мог проводить общую границу  по-своему.

Земельный  процесс и система доказательств.     Документы говорят   о продуманной судебной технике, которая позволяла добиваться правосудия, несмотря на невысокую (с нашей точки зрения) доказательственную базу у каждой из спорящих сторон.

Обязателен был выход на спорное место судьи-следователя;

на это же место вызывались стороны и их свидетели - так называемые знахори. (Неявка стороны обычно вела к проигрышу дела.) Стандартным при­ёмом было движение по спорной границе свидетелей обеих сторон с указанием и фиксацией в документе  местных предметов, на которые ссылалась каждая из партий. Нередко судья требовал от свидетелей готов­ности отстаивать правильность их показаний в поединке с другой сто­роной (до реальной дуэли дело, однако, не доходило).

Судья-следователь формально собирал лишь фактический мате­риал для представления его старшему судье в Москве^[16]. Однако со­бранные факты говорили иной раз настолько явно в пользу одной сто­роны, что другая попросту не являлась в Москву.

В земельном процессе судьи всегда требовали, чтобы стороны представили свидетелей-старожильцев. которые могли бы указать, кто владел спорной землей, как давно, и (если старожильцы знали) на каком основании. При этом большое значение придавалось давностному вла­дению. Вместе с тем высокую доказательственную силу имели грамо­ты, которыми обычно обладали монастыри. Дополнительную юриди­ческую силу грамотам придавало то, что на нынешнем языке называ­ется их регистрацией. Так, некоторые земельные акты имели пометку, что они докладывались тиуну князя. Некоторые сделки заключены по «велению» (видимо, с разрешения) власть имущего, в качестве которого выступала, например, владетельница некоторых подвластных ей земель великая княгиня Софья Витовтовна, вдова великого князя Василия Дмитриевича, сына Дмитрия Донского. 

Грамоты на землю не обладали абсолютной юридической силой, если земля долгое время была в чужом владении. Поэтому монахи старались не тянуть с жалобой и не задавнивать сложившихся отношений, если они были не в их пользу. В этом смысле их судебные противники - чаще всего волостные люди - были в худшем положении, так как грамот у них обычно не было, да и хранить их тоже было негде. (Пред­усмотрительные вотчинники иногда хранили свои грамоты в тех же монастырях.) Они больше рассчитывали на свидетелей, которые дол­жны были подтверждать факт владения землёй волостными людьми. Старожильцы, выступавшие на стороне чёрных (волостных) людей, обычно «слались» на то, что жившие на спорных землях и (или) эксплу­атировавшие их лица исторически «тянули» к чёрной волости, то есть платили положенные государственные подати вместе с волостью. На этом основании они заявляли стандартную формулу: «Та земля вели­кого князя становая из старины».[17] Но эта формула плохо помогала, если монастырь представлял документ о своём праве на землю и если он не пропускал срока давности. Последний не имел твёрдой законодатель­ной базы, но, по-видимому, 10-летний срок был уже достаточен, чтобы документальный владелец потерял право на землю.

В споре с соседом сторона обычно проигрывала дело, если её знахори не знали, как должна проходить межа, тогда как знахори другой стороны брались показать её точно.

В 1499 г. в споре истца - Ферапонтова монастыря (район Белого озера) в лице старца Ефрема с волостным крестьянином Курьяном из Волочка Словенского за пожню (сенокос) Ефрем ссылался на то, что ту пожню чистил и ко­сил старец Тихон 20 лет, а после него «мы» её косим 10 лет. Обе стороны представили свидетелей — «знахорей», «людей добрых и старожильцев», но которые показывали прямо противоположное. Знахори на сто­роне ответчика Курьяна утверждали, что спорную пожню издавна коси­ли из волостной деревни Ивашковской. Знахори же монастыря утверж­дали, что спорный покос косят монастырские крестьяне «к Сусельским деревням»; правда, «помнили» они за меньшее число лет, чем знахори ответчика, и это, видимо, снижало  силу их свиде­тельств. Кроме того, чернец Ефрем из Ферапонтова монастыря не велел им биться с знахорями ответчика, когда те обличали их во лжи. У монастыря было еще доказательство - копия с данной грамоты местного князя Михаила Андреевича (без даты). По этой грамоте князь жаловал монастырь, подавал ему «Лес на реце на Сусле»; в грамоте было три строки с описанием границ отвода, но описание было явно приблизи­тельным. Двое судей, ведшие следствие, доложили о результатах стар­шему судье - Даниле Александровичу Пенкову, и тот решил дело в пользу Курьяна. При этом он сослался на то, что знахори монастыря отказались драться со знахорями Курьяна^[18]. (Впоследствии это решение было пересмотрено.)

В другом случае, когда спор возник за пашню между ответчиком - чернецом Симонова монастыря Семеном и истцом - чёрным тяглым человеком Гридькой Голузнивым, чернец  Семен «слался» на старожильцев, лодей великого князя, пахавших спорную землю на монастырь (факт, сам по себе требующий истолкования). Эти люди заявили, что на их памяти спорную землю пашут на монастырь лет пятьдесят. Знахори же истца утверждали, что спорная земля и пустоши - чёрная тяглая  великого князя (то есть государственная), и что они помнят это «лет за тридцать». Единоличный судья решил дело в пользу чернеца Семена^[19]. Возможно, тут сыграли свою роль два обстоятельства. Во-первых, знахори ответчика Семена «помнили» за более долгое время, чем знахори истца. Но главное, по-видимому, состояло в том, что в пользу чернеца свидетельствовали не монастырские («свои»), а люди великого князя, которые (по идее) должны были поддерживать другую сторону. Если сторона «слалась» только на заинтересованных лиц, а не на сторонних знахорей, то она могла проиграть дело.

Волостные крестьяне в доказательство принадлежности земли «ве­ликому князю» иногда ссылались на то, что «наймовали» её у княжес­кого тиуна или приказчика, получали её от старосты и волостных хрис­тиан. Но эта ссылка не являлась достаточно весомой, и дело могло быть решено в пользу другой стороны.^[20] В редких случаях, когда доводы обеих сторон выглядели достаточ­но убедительными, а тяжба предстояла долгой, они прибегали к броса­нию жребия. В результате одна из сторон получала право определить прохождение межи так, как указывали её знахори. После этого стороны оформляли так называемые разъездные грамоты²⁰, то есть осуществляли государственную регистрацию проведённой межи.

Конфликтные ситуации нередко возникали из-за недостаточной информированности одной из сторон относительно перемен в юриди­ческой принадлежности той или иной земли. Так, если монастырь получал в виде пожалования часть волостной («государственной») земли, то этот факт не всегда становился   известным заинтересованным лицам - волостным крестьянам. Они считали эту землю «чёрной волос­тной» и пользовались ею по-прежнему, несмотря на «извет» (протест) нового владельца.

Юридическое положение земель могло меняться в силу фактических обстоятельств.    Так происходило после эпидемий («мо­ра»), которые для Московского государства XV века зафиксированы в 1417, 1420, 1426 гг. Освоители и их наследники, а равно «докумен­тальные» владельцы могли погибнуть также в ходе княжеских междо­усобиц, вражеских нашествий (известна, например, «Едигеева рать» 1410 г.). Тогда на земле появлялись новые хозяева, чьи права впоследс­твии оспаривали правопреемники старых. В этих случаях суд обычно присуждал землю последнему владельцу, если тот  владел землёй до­статочно долго и если жалоба на захват земли поступила   поздно. Таким образом, юридические конструкции сообразовывались с экономической целесообразностью.

Земельный процесс начинался с жалобы, в которой истец нередко указывал, что другая сторона действует «сильно». Однако судьи смотре­ли на такие указания хладнокровно. Ведь сила могла применяться не только при наступлении на чужое, но и при защите своего. Главное, что заботило судей  - это проведение правильных границ (меж) между спорящими сторонами. Если действия виновной стороны суд призна­вал (как мы бы сказали) самоуправными, то он требовал, чтобы та вернула накошенное сено (или деньги за него) и отказалась от сбора урожая на чужой земле. В редких случаях, когда виновная сторона не выполняла решения суда, другой стороне давался пристав, который и должен был обеспечить это решение. Иногда дело удавалось закончить полюбовно с помощью того, что можно назвать квази-третейским су­дом. При этом истец обращался за содействием к друзьям ответчика с просьбой, чтобы те убедили последнего признать свою неправоту. На­пример, этот метод успешно использовал Спасо-Евфимьевский мона­стырь в Суздале против князя Холмского; под давлением трёх других авторитетных лиц. также носивших княжеский титул, Холмский отсту­пился от спорных лугов по Нерли и Подоксе в пользу монастыря.

Волостные земли. [21]    Эти земли обычно размещались вдоль рек, которые представляли и транспортные пути, и естественные дренажи, и водные источники; они же были рыбными и звериными угодьями. Вдобавок вдоль рек были заливные луга. На реках могли стоять водяные мельницы. Назва­ния многих волостей совпадали с названиями рек. Дикие же леса распо­лагались, по всей видимости, на  заболоченных межречных (водо­раздельных) площадях - сузёмах. Границы каждой волости не всегда были очерчены достаточно точно, особенно в местах их выхода на водоразделы (официальных земельных планов в XV веке не существовало).           Тем не менее, в основных своих чертах они были известны. Если в пределах волости земля разрабатывалась или использовалась соседями, то на это требовалось специальное разрешение волости. В одном случае Верейский и Белозерский князь Михаил Андреевич обратился «к старосте и ко всем христианам на Углу» не препятствовать людям Кирилло-Белозерского монастыря из деревни Новосёлки сечь в лесу жердья, дрова и «бревеньё на хоромы», потому что у самой этой деревни леса нет^[22].

Предоставление земли заинтересованному лицу  внутри волости могло совершаться неодинаковыми способами. Например, в 1497 г. три брата Кухмырёвы в Гороховской волости были пожалованы селищем (комплексом угодий, в том числе заброшенной пашней) Дубровки. Предоставил им селище  Гороховский волостель, то есть управитель великого князя, «поговоря с сотским, да с суседы волостными».  Кухмырёвы получили льготу от податей на 10 лет и какую-то грамоту. На селище они поставили деревню,  но её «поимала вода», и это заставило их переселиться на другую  сторону речки Мортки. Однако через пять лет они покинули поставленную ими новую деревню, «потому что им не почасилось». (не посчастилось?).  В 1527 г. на это новое место был посажен старостой Ондроном Мальцевым «с товарищи» сын одного из Кухмырёвых. Поскольку налоговые льготы для молодого Кухмырёва не предусматривались (в документе они не упоминаются), участие представителя администрации оказалось, видимо, не нужным.

Волостные люди и волость, как участники земельных  споров.  Содержание земельных актов XV века ставит под сомнение позиции некоторых российских историков относительно существова­ния коллективного владения, а тем более коллективной собственности волости на землю. По-видимому, волость была больше «повязана» об­щими государственными податями; распоряжалась она и свободными землями, в том числе требующими освоения. Как платежная единица, она (естественно) была заинтересована в земельной обеспеченности своих членов. Поэтому в споре с монастырскими властями за уже су­ществующие или вновь осваиваемые сельскохозяйственные площади нередко выступали волостные старосты «и все волостные христиане». Вместе с тем имеются документы, из которых видно, что в качестве тяжущихся сторон выступали отдельные заинтересованные лица из состава волостного общества, но не волость в целом.

В одном случае два лица (видимо, волостные крестьяне) заложили свои сенокосы (пожни) Кирилло-Белозёрскому монастырю. Видимо, долг свой они не выплатили, потому что Белозёрский князь «пожаловал Городецкого старосту и всех христиан». Он позволил им заплатить долг, «а пожни возьмут к волости, да владеют теми пожнями христиане»^[23]Очевидно, волость взяла на себя долг своих членов - неисправных должников, а за это получила право распоряжаться бывшими в залоге пожнями по своему усмотрению.

Происходили споры за землю и внутри волости, но они, надо ду­мать. разрешались «домашними средствами». В официальном же  (судеб­ном) порядке такие споры между крестьянами Севера разбирались по крайней мере с XVII века. ^[24].

«Внутренние» отношения по земле в пределах некоторых монас­тырских владений в XVII веке зафиксированы в книге Н.А. Горской «Монастырские крестьяне Центральной России в XVII веке». М., 1977.

Имя земли. Во всех сделках и спорах большое значение имело название земли. Предполагалось, что оно говорит само за себя и определяет границы владения. Такое предположение, по-видимому, было вынужденным из- за слабой документированности земельных владений. Но само основа­ние владения землей    далеко не всегда проходило официальную проверку. Наделяя землей своих детей при составле­нии духовной грамоты, вотчинник-завещатель обычно только называл отдельные принадлежащие ему земли, но не упоминал о документах, подтверждающих его права на них. Это могло означать, что какая-то часть передаваемого  наследства не была оформлена документально; следовательно, была недостаточно защищена от исков со стороны. Эту последнюю ситуацию должно было предотвращать присутствие свидетелей при составлении завещания, в некоторых случаях - его утверждение духовной властью.

Определение границ владения по имени местности имело и другую слабость: ведь земельные споры могли быть вызваны идентичностью   имён разных  участков или наоборот,   разноимённостью одного и  того же участка. Из некоторых документов видно, что такие ситуации возникали^[25].

Встречались и разновидности таких недоразумений. Так. при размежевании в 1492 г. некоторых деревень Кирилло-Белозерского монастыря и великокняжеских земель писцы потребовали у мо­настырских властей документы на их деревни. У монастыря же были документы о пожаловании ему прежним удельным князем Михаилом Андреевичем одноимённых пустошей, которые монастырь к тому вре­мени превратил в деревни. С другой стороны, названия некоторых по­жалованных пустошей вообще исчезли - видимо, эти пустоши были заброшены^[26]. Надо думать, что такие казусы вносили затруднения в земельное хозяйство даже при отсутствии споров.

В гораздо более позднее время, во второй половине XVIII века, когда в центральных губерниях началось Генеральное межевание зе­мель, в инструкции для землемеров указывалось, что тот, кто перене­сёт на местность (урочище) не присущее этой местности название, должен преследоваться по закону.

В ряде случаев имя земли имело исключительно юридическую нагрузку. В 1540 г. в спорном деле между Симоновым монастырем и волостными людьми за «пожни и наволоки» по реке Кестьме в Бе­жецком Верхе монастырские знахори отрицали наличие имён у этих угодий, ссылаясь на то, что из-за них не бывало ни с кем спора. В про­тивном случае, как они считали, эти имена были бы приведены в из­вестность и занесены в писцовые книги. [27]^.

В спорах о принадлежности земель нередко фигурируют имена первоосвоителей. Из документов видно, что в ряде случаев их имена совпадают с названиями спорных земель.  Поэтому без особой натяжки можно предположить, что некоторые ныне существующие названия урочищ и населённых пунктов возникли по именам первонасельников. Географические названия могли отражать также иные важные призна­ки территории, как природные свойства земель, особенности их хо­зяйственного освоения и эксплуатации, историю владельческих отно­шений. Такие названия ценны для нас

Понятно, что вся вообще топонимика страны должна рассматри­ваться как важный пласт культурного наследия; она имеет к тому же несомненную научную и историческую ценность. Поэтому её следует соответствующим образом фиксировать, пропагандировать и (естест­венно) оберегать от легкомысленных переименований

        Заключение.   Дошедшие до нас акты показывают высокую степень ответствен­ности тогдашнего государства за соблюдение порядка в земельных отношениях. В этом порядке можно видеть известную гарантию прав законных освоителеи новых и пользователей уже освоенных земель. Государство стремилось предупредить земельные конфликты, а воз­никавшим спорам дать правильное разрешение. Нередко крупный и влиятельный монастырь жаловался на соседа - индивидуального нару­шителя, однако не прибегал к силе для восстановления своих предпола­гаемых прав. Отсюда можно заключить, что сторона, выступавшая в качестве истца, могла рассчитывать на правосудное решение. В процес­се вынесения решения, на второй ступени судопроизводства, иногда принимал участие сам великий князь или его наследник. Таким обра­зом, в Московском государстве было ясное понимание того, что только налаженное гражданское правосудие способно обеспечить стране внутренний мир, а экономике - процветание.

  Опубликованные акты как будто подтверждают мнение ряда исто­риков относительно поддержки государством в лице суда одной споря­щей стороны (монастырей) против другой (волостных крестьян). Но из этих актов видно, что монастыри почти всегда владели офици­альными документами, тогда как у другой стороны их обычно не было. Первые лучше готовились к судебному следствию, подбирая надёжных знахорей. С чисто формальной стороны монастыри более квалифици­рованно вели свои земельные процессы по сравнению с их судебными противниками.

Вместе с тем трудно предполагать «классовый подход» к спорным делам тогдашних судов, ибо   в эти споры были втянуты земледельцы с обеих сторон. Нередко на одной стороне были волостные, а на другой - монастырские «христиане». Всякое решение зе­мельного спора в пользу монастыря должно было ослаблять экономи­ческую мощь волостных людей, а следовательно - их налогоплатёжность. Судьи великого князя или судьи удельных князей не могли не понимать, что любое их решение одинаково способно как уменьшить приход в княжескую казну из одного источника, так и увеличить его из другого. Поэтому можно полагать, что фискальные последствия их решений не должны были стоять у них на первом месте. С другой сто­роны, мы видим, что нередко с крупным и влиятельным монастырем тягаются» два-три, а то и один волостной человек. Тем не менее,  кня­жеская власть не отказывалась «давать судью» для разрешения по­добного спора. Эго свидетельствует о достаточной беспристрастности верховной власти в земельных спорах между малыми и большими людьми того времени.

Было бы ошибочно думать, что познание юридической природы сделок и процессуальных особенностей в  спорах за землю само по себе способно дать представление о сущности всех основных  отношений, свя­занных с землёй. На самом деле здесь немало загадок. Например, почему при наличии в ХV-ХVI веках ряда институтов, присущих  буржуазному обществу, они так и остались в «зародышевом» состоянии и ждали своего развития ещё три-четыре века.[28] Требует более тщательного выяснения механизм тогдашних фискальных отно­шений, а равно тех повинностей, которыми земледельцы были обязаны перед вотчинниками в   так называемых боярщинах и монастырщинах.[29] (Помещичьи владения, как принято считать, в Московском государстве в XV веке только начали появляться.) Остаются почти неиз­вестными земельные сервитуты, в частности право выпаса скота на чужой пашне после снятия урожая. Все эти вопросы требуют допол­нительного изучения.