Снимок 1943 г.

См. ранее на Когита.ру:

- И. Ронкина. Жизнь и судьба моих родных со стороны отца (Начало)

- И. Ронкина. Жизнь и судьба моих родных со стороны отца (Продолжение)

- И. Ронкина. Жизнь и судьба моих родных со стороны отца (Окончание)

- И. Ронкина. Рассказ о моих родных со стороны матери

**

Ирина Ронкина

ПЕРВЫЕ 17 ЛЕТ МОЕЙ ЖИЗНИ

Содержание

- Блокада

- Детство у домика Петра

- В гостях в Вильнюсе

- Начальная школа

- Смерть Сталина. Комсомол. XX съезд. Школьные годы

- Окончание школы

- Послесловие: о судьбе бабушки и мамы

Приложение: Галя Гампер

БЛОКАДА

В августе  1941  года  моя мама  (Смирнова Зинаида Степановна; 1917-2000) еще ничего не знала о судьбе своего мужа и собиралась к нему на фронт,  вместе воевать, как они и договаривались.  Но немцы наступали, и она решила сначала отправить нас с бабулей в эвакуацию.  Бабуле (Смирнова Ксения Михайловна; 1880-1970) тогда был 61 год, а  мне - 7 месяцев.  Мама тянула время,  т.к.  от отца не было известий, где он.

     И вот  в  начале  сентября госпиталь,  где она работала, должен был эвакуироваться.  Она пришла домой, за три часа навязала кучу  узлов,  все  упаковала,  пришла  машина,  и мы поехали на вокзал грузиться в эшелон.  Это был первый эшелон, который уже не выпустили из Ленинграда. Предыдущий эшелон разбомбили.

     И мы  остались в осажденном Ленинграде,  мама на фронт не уехала. Блокада была установлена 8 сентября 1941 года. Если бы мама уехала,  то, скорее всего, никто бы из нас не выжил. Отец (Гулевских Тимофей Дмитриевич; 1899-1941) к тому времени  уже  погиб.  Где-то  в  октябре  41-го  года  мы перебрались  от Нарвских ворот на Петроградскую сторону,  т.к. госпиталь (№ 922),  в  котором  мама работала,  находился  сначала  у Политехнического   института,   а   потом  в  ВИЭМе  (Институт Экспериментальной Медицины) на Петроградской, на ул. акад. Павлова. Транспорт почти перестал  работать и такие расстояния от Нарвских ворот до госпиталя приходилось преодолевать пешком и часто под бомбежками.

     На Петроградской нам сначала дали квартиру  на  Кировском пр.  д.65 (Каменноостровский пр.), ее жильцы уехали в эвакуацию. Эту квартиру я почти не помню. Она была на последнем этаже, в результате бомбежки текла крыша. Жить там было невозможно.  Мы переселились в двухэтажный дом рядом с садом им. Дзержинского (Лопухинский), напротив ВИЭМа (ул.Академика Павлова, д. 12). Дом был, по-моему, деревянный, у нас была комната и кухня. В комнате мама повесила для меня качели, с 4-х сторон сиденье закрывалось деревянными палочками, чтобы не упасть. На кухне мы ели, я сидела на ящике, в котором хранились какие-то вещи, а за этот ящик я отправляла кусочки тыквы, когда на завтрак была пшенная каша с тыквой – я ее терпеть не могла! Также я не выносила комочки в манной каше, сразу появлялся рвотный рефлекс. Яйца любила больше крутые, но мне их нельзя было есть – появлялась экзема на сгибах рук и долго не проходила (это теперь называется аллергией). Поэтому меня кормили яйцами в мешочек и сбивали гоголь-моголь, он мне нравился.

 А в дом на Кировском мы как-то ходили с бабулей,  очевидно,  за вещами,  и там я очень испугалась. Я была одна и вдруг, как мне показалось, появилась маленькая  козочка  и сказала мне:  "Б-э-э!" Что это было,  не знаю, какие-то детские страхи где-то в 2-2,5 года.   Дом наш  на  ул.  Акад. Павлова  стоял рядом с  парком, который  вытянулся  вдоль одного из рукавов р. Невы. По-моему,    частью    этого    парка    является    сад   им. Дзержинского, который на углу  ул.  акад. Павлова  и  Кировского пр. (Лопухинский сад был переименован в сад им. Дзержинского в 1926 году и до 1991 года там стоял бюст Дзержинского. С 1993 года сад вновь называется Лопухинский).  Рассказывают,  как однажды вечером  не  загорелась  на вывеске  над  входом  буква  "С"  и  за  это несколько человек посадили.  На территории этого сада стоял особнячок (Дача Громова), в котором размещался  Дом  пионеров  Петроградского  района, и я туда уже школьницей ходила в разные кружки.  Больше всего мне  нравился ботанический  кружок.  И  я в нем была года три с 3-го по 5-й класс.  В то время я очень хотела стать ботаником, читала кучу популярных  книг про растения,  любила бывать в Ботаническом саду в оранжереях – меня больше всего привлекали тропики.

     Но вернемся  в  военное  время.  Мама  сутками работала в госпитале,  весь дом был на бабушке.  За водой она  ходила  на Неву, зимой – с топором и с санками. Надо было прорубить лед в проруби,  а потом ведро на санках отвезти домой  – в  руках тащить  не было сил.  Весной бабуля около дома вскапывала пару грядок,  где сажала зелень и  какие-то  овощи.  Загорожен  наш маленький огород был листами ржавого железа и я,  пробираясь в огород за луком или морковкой,  напоролась на  ржавый  гвоздь, который  вошел  мне  под коленку и довольно глубоко.  Бабушка, перевязывая меня,  приговаривала:  "В другой  раз     неповадно будет!"

     В этом доме мы жили до сентября 1944 года,  так что все, что запомнилось,    относится   к   3-3,5   годам.   Гуляли   дети самостоятельно, бегали, где хотели, нас там было человека 3-4. Я   до   сих  пор  помню,  как  кто-то  из  старших  предложил обследовать  один  разрушенный  дом  и  мы,  конечно, пошли. Поднимаемся по лестнице без перил, а с боков - провалы вниз, и очень страшно, но мы идем. И вот проходим под большой каменной плитой,   очевидно,  от  перекрытия,  а  она  висит  на  одном металлическом штыре и качается. Но мы все же поднялись наверх.

     Осенью в парке мы собирали шампиньоны. Как я позже узнала - это не настоящие  шампиньоны,  но  тоже  съедобные  грибы  и называются – чернильный гриб. Их осенью в ленинградских парках всегда было много,  они растут дружными семейками в траве  под дубами и кленами в виде колпачков.  Бабуля их и варила,  и жарила. Ели мы их не только в блокаду,  но и позже,  когда удавалось их собрать.  Часто люди уже  в  50-60-х  годах  удивлялись:  "Разве  можно  есть такие поганки!" А это был наш любимый "блокадный" гриб.

     А весной  мы  с  бабушкой традиционно ходили за крапивой. Собирать ее тяжело, она жжется, а бабуля меня учит рвать ее за стебелек, не касаясь листьев. Суп из крапивы люблю до сих пор.

     В конце 43-го и в 44-м году у нас были две курицы, не знаю, как мы сумели их завести. Снегурочка - старшая и она  несла  яйца.  А  потом появилась Белочка,  она выросла из цыпленка.  Снегурочку я зимой катала  на  санках.  Помню,  как зарезали  Белочку.  Она  заболела  и  из заднего прохода у нее торчала  красная  кишка.  Мне  ее  было  очень  жаль,  но  мне объяснили,  что ее надо зарезать, чтобы не мучилась.

С раннего детства помню,  что в  доме  всегда  была  кошка.  Иногда  она пропадала,  но обязательно заводили новую.  Чуть позже, уже на другой квартире,  держали кроликов, жили они в клетке в сарае. Каждый день мы с бабушкой ходили рвать траву для них. Конечно, кур,  кроликов держали  для  дополнительного  прокорма,  но  я как-то  об  этом  не  знала.  Хотя,  когда  мне было лет пять, бабушка мне сшила очень  теплые  валеночки-унты  из  кроличьих шкурок,  а маме - домашние тапки.  Бабуля у нас была мастерица на все руки - она прекрасно готовила, пекла пироги, вечно что-то  шила  и перешивала для всей семьи.  Сама она никогда этому специально не училась, все делала с большим желанием. Я как-то уже лет в 13-14 ей сказала: "Как ты хорошо готовишь, и тебе это нравится,  я тебе просто завидую!". И  с  удивлением  услышала: "Терпеть  не  могу готовить!" Ей вроде и не нравилось,  но она делала все с такой любовью к  нам  и  окружающим,  что  у  нее всегда все очень хорошо получалось.

     Бомбежек я не помню, но хорошо помню окна, заклеенные полосками бумаги крест накрест, чтобы стекла не вылетали во время бомбежек. И темные шторы на окнах, чтобы не виден был свет с улицы во время налета.  Часто не было света и дома было несколько керосиновых ламп. Этими керосиновыми лампами мы еще долго пользовались в случае отключений света, которые бывали часто и в мирное время. Такие лампы мы брали на дачи, а в глубинках и Ленинградской обл. и в Сибири еще не было света в конце 50-х, начале 60-х, куда мы попадали во время походов и экспедиций в студенческие годы.

Реально,  а не по кино и  радио,  я помню только одну воздушную тревогу,  как выла сирена,  а мы с бабушкой сидели на кушетке и  не  пошли  в  бомбоубежище.  Она сказала, что не надо и что сейчас не опасно. Очевидно, что это было уже в конце блокады.

     В одну блокадную зиму мы переболели все - лежали пластом. У меня был кровавый понос (дизентерия),  и я чуть  не  умерла. Спасла   мама,   ее   работа   в  госпитале,  она  нас  как-то подкармливала дополнительно к карточкам.  Тетя Люда (Симонсон Людмила Карловна; 1921-1992)  воевала на Ленинградском  фронте  и  несколько  раз  сумела  выбраться  в Ленинград и прийти  к  нам.  Это  было  не  просто.  Помню  ее рассказ,  как  она  под  обстрелом  шла через Кировский мост - времени было мало, и надо было вовремя вернуться в часть. Она не  могла переждать обстрел,  хотела принести нам немного еды. Тетя Люда приносила нам продукты,  сэкономленные  из  своего пайка - хлеб, тушенку и др..

     Всю блокаду у нас жили два мальчика.  Мамина  сослуживица, врач, не  сумела  вывезти их из Ленинграда и оставила у нас,  а сама вместе с мужем ушла на фронт в действующую армию. В первую блокадную зиму  старший мальчик,  которому было 13 лет,  умер.  Младшему было  около  8  лет,  он  выжил.   Голодали   сильно.   Бабуля рассказывала,  как  старший  из братьев съел даже вазелин.  После прорыва блокады родители забрали сына и  отправили  куда-то  к родным.  Дальше мы с ними никогда не встречались,  потерялись. Может, они оба погибли, т.к. ведь они снова ушли на фронт.

     Я помню,  что как-то зимой я гуляла с санками около дома. Вышла соседка  с  блинами  и  я  у  нее  попросила.  Она  меня угостила.   Дома   мне   попало   от   бабули:   «Никогда   не попрошайничай». И это я запомнила навсегда.

     Однажды, (очевидно, осенью 1941 г.) мама привела из госпиталя к нам переночевать одну женщину,  которая приехала к своему раненому сыну.  Утром рано эта  женщина  уезжала  вместе  с сыном - он потерял ногу и его выписали домой. Это было как раз в мамин день рождения. Бабуля утром маме и говорит:  "Ну что ж,  доченька, поздравляю тебя, но в следующий раз не будь  такой  растяпой".  Оказалось,  что  эта женщина  "в  благодарность"  за  ночлег  украла у нас половину запасов.  Она "честно" поделила - отсыпала себе половину круп, отрезала себе половину хлеба и т.п. Так люди бедствовали, что поступали против своей  совести.  Если  бы  она  была  обычной воровкой  -  забрала  бы все.  Воровство в блокаду процветало. Какая-то наша дальняя родственница или хорошая знакомая украла у  мамы  целый чемодан с отрезами на платья,  пальто,  которые отец покупал и дарил маме в Эстонии.  А это можно было продать на  черном  рынке  и купить там же продукты.  Однажды у бабули украли карточки - это была  настоящая  трагедия,  было  только начало  месяца.  Как выкрутились,  трудно представить!  Что-то продали,  чем-то помогли маме в госпитале - давали немного еды для нас.

     27 января 1944 года снята блокада.  Начинают возвращаться эвакуированные,  но не все сразу,  это возвращение длится года два, кто когда получает разрешение.  Наш дом у  Нарвских  ворот разрушен  -  там шли бои.  Маме выдали ордер на две комнаты на Петроградской стороне по адресу: ул. Мичуринская, д. 2/10, кв. 6.

ДЕТСТВО У ДОМИКА   ПЕТРА

   Этот    дом  пострадал во время бомбежек, но не так сильно, его ремонтируют и заселяют новыми  жильцами.  Мы  ходили  смотреть наши комнаты еще до ремонта.  Остались в памяти выбитые стекла в окнах,  стены с большими  выщерблинами  -  следы  осколочных снарядов.

     В сентябре 1944 г. мы переехали.  Кое-какие вещи  перевозили  на трамвае, который ходил по Кировскому  пр..  Помню, как мы с бабулей везли стул - его запихнули в трамвай,  а сами сесть не успели, и трамвай пошел. Народу много и трамваи переполненные. Этот стул нам выкинули пассажиры.

     У нас две комнаты в конце коридора и поставлена дверь, т. ч.  мы  отделены от всей квартиры и есть собственная прихожая, где стоит наш сундук и вешалка для пальто,  а сверху небольшие антресоли. Мы с бабулей разместились в большой комнате (18 кв. м.), а у мамы комната поменьше (12 кв.м.), своя, отдельная. В каждой  комнате  по круглой печке,  а за печкой сложены дрова. Запас нарубленных дров мы хранили в маленьком сарае  на первом этаже.   Долгое  время  в  нашей  комнате  еще  была  железная "буржуйка", на которой мы готовили. Труба от печки выводилась в форточку. А еще  для готовки – керосинка, какое-то время она используется в комнате,  позже появится  электроплитка.  Кровати  у  нас  с бабулей - простые железные,  а у мамы тоже металлическая, но с панцирной сеткой и спинки кровати высокие и  красиво украшены. Кровати  застилались  ежедневно покрывалом,  ставились подушки одна на другую и обязательно закрывались красивой накидкой. На кроватях не сидели.

     В комнате  у  нас  была  еще  оттоманка  или  попросту  - кушетка,  а  также  шкаф,  комод,  сверху  покрытый  кружевной салфеткой  и  уставленный  фарфоровыми  безделушками.  Посреди комнаты квадратный обеденный стол, над ним лампа с абажуром. В правом углу  бабулин  стол  для  готовки,  а  в  левом  -  мой письменный  (это  уже когда я пошла в школу).  У окна - ножная швейная машинка, зингеровская. На стене - часы-ходики с гирями и, конечно, радио, черная тарелка. И оно всегда было включено, я так и росла под радио.  Ночью я иногда просыпалась часа в  4 или в 5 и слушала сначала звук метронома, а потом начинались передачи сообщений, кто кого разыскивает:  во время  войны  многие  потеряли  детей,  своих близких.  И  такие  ночные  передачи  были несколько лет после войны.

     У мамы   в   комнате   кроме  кровати,  дивана,  шкафа  и письменного  стола  было   замечательное   трюмо   -   большое трехстворчатое зеркало стояло на специальном туалетном столике. Там было много привлекательной всякой всячины - духи, пудра, губная  помада  и  много  фарфоровых безделушек.  Особенно мне нравилась  сидящая  фарфоровая  белая  собачка  с  приподнятой лапой,  а  в  зубах она держала алую розу.  Когда мамы не было дома,  я очень любила обследовать этот туалетный столик. Когда меня   тут   заставала   бабушка,   она   меня  предупреждающе пугала: "Смотри,  вырастишь  кокеткой!"  Кокеткой  я  быть   не хотела, но столик меня все равно привлекал. А диван был покрыт ковром – на темно-зеленом фоне красный геометрический крупный рисунок. Ковер был большой,настоящий, из Средней Азии, повешен был на стенку,  спускался и покрывал диван.

     И еще у нас в обеих комнатах были цветы, это обязательно. Ими  занималась  бабуля,  поливала,  весной пересаживала.  И в кадках у нас росли две пальмы.  Как я теперь понимаю, это были не настоящие пальмы, но что-то похожее - листья длинные, узкие и кожистые,  они засыхали и их отрезали,  ствол  получался  из засохших черенков листьев.  Пальмы были высокие до верха окна, и только при переезде через  15  лет  мы  их  куда-то  отдали, возможно,  даже  в  ботанический  сад.  Мне  нравилось вместе с бабулей возиться с цветами, я их поливала, вытирала пыль. Позже, когда я увлекалась ботаникой, я составляла на наши цветы карточки, где указывала названия на русском и латинском, родину этого растения и прикрепляла на палочку, вставляла ее в горшок – все как в настоящем ботаническом саду! У нас были аспидистра, фуксия, амариллис, олеандр, герань, алоэ, а у соседской девочки Любы Снеговой был большой фикус.

     У бабули в правом углу над столом висела маленькая иконка - Богоматерь с младенцем в  серебряном  окладе^[1].  Бабушка  была неверующая, и я удивлялась - зачем иконка? Она объясняла мне: «Вдруг у нас будет обедать человек верующий, так надо, чтобы он перед едой смог перекреститься и помолиться».  В церковь бабуля не ходила,  но хорошо знала священную историю  и  часто мне рассказывала что-нибудь из нее.  От нее я впервые услышала про Адама и Еву, про Ноев ковчег, но больше всего мне навилась история по Иосифа и его братьев. На пасху мы красили яйца, и я рисовала на них буквы Х.В.(Христос Воскрес).

     Еще в нашей комнате висели две картины.  Одна - небольшая репродукция  с  картины Васильева "Оттепель",  вполне прилично исполненная,  а другая - с картины Шишкина  "Утро  в  сосновом лесу"  - большое полотно очень отдаленно напоминало Шишкина, а в центре три медведя в примитивистской манере.  А  около  моей кровати  висел  гобелен  -  охотники  с  собаками  подъехали к старому дому и их встречает молодая женщина,  а рядом старик и молодая женщина с ребенком на руках.  Я засыпала,  разглядывая эту картину, и  представляла,  как  живут  люди  в  этом  доме. (Гобелен у нас до сих пор сохранился).

     До 1959 года мы  прожили  в  этой  квартире.  Когда  маме давали  ордер,  то  сказали,  что это ненадолго, т. к.  дом уже давно намечался на снос, он был построен еще в XVIIIвеке (так нам говорили).  Но строительство   в  Ленинграде  развернулось  широко  только  в хрущевские времена. Наши окна выходили на Петропавловскую крепость, а в 1954 году перед нами вырос шикарный дом и заслонил ее. Мы, по наивности, думали, что нас переселят в этот дом, но ничего подобного, там квартиры получили более видные люди, в народе он стал называться домом Романова (многие годы Г.В.Романов был первым секретарем обкома, «хозяином города» и получил там квартиру). В этом доме в первой парадной жил ученик нашего класса Максим Баранов (и до сих пор там живет). Его отец был профессором ЛГУ, а Максим пришел к нам в 7-й класс.  И наш дом снесли только в 1964 году, а на его  месте  выстроили  громадный многоэтажный дом с фасадом на Неву,  с красивыми витражами на первом  этаже («Дворянское гнездо») В нем проживали многие деятели искусств Ленинграда, в т.ч. Г.А. Товстоногов..  Тогда  всех  и расселили  по  окраинам  Ленинграда,  а  мы  за 5 лет до этого переехали на Большой пр,, д. 56/, по обмену.

     Но где-то в году 46-м маме еще пришлось пережить судебный процесс по поводу нашего жилья.  Дело в том, что бывшие жильцы из  эвакуации  вернулись  поздно (в 1946 или 47 г.)  и  подали  на  нас  в суд на выселение.  Мама суд выиграла,  а им дали другое жилье. Другой судебный  процесс  того же времени был неудачным.  Маме где-то после окончания войны  дали  компенсацию  за моего погибшего  отца, довольно  большую  сумму,  по-моему,  10 тысяч. (Врачи получали тогда рублей 700-800,  другие  медики  и  того  меньше).  На радостях  мама  с  подругами отметила это событие в ресторане, сделала какие-то большие покупки - всем подарки, истратила где-то  1000 рублей.  И тут вдруг выясняется,  что на компенсацию подала бывшая жена отца,  с которой он не был  разведен.  И  по суду маму заставили эти деньги вернуть, что для нее было очень тяжело.  Пенсию за отца я получала,  по-моему, 450 рублей, а у бабушки  в  это же время была пенсия 210 рублей.  (Эти цифры я помню по 50-м годам).  В 1970 году у бабули (в год ее  смерти) пенсия  была  30  руб.(300  по ценам до 61-го года),  а оклад инженера - 100-120 рублей.

     В нашей  квартире на Мичуринской кроме нас было еще пять съемщиков.  По нашей стороне за  стенкой  в  маленькой  комнатке  жила  очень приятная старушка Сабина ФедоровнаПавлович (ее странное для меня имя, а также имя ее дочери - Броня, объяснялось их польским происхождением).  Бабушка с ней дружила,  они вместе мудрили при перешивке всякой  одежды. Она часто болела,  в комнате постоянно стоял запах лекарств. У нее еще до войны была сделана операция по поводу  рака  груди, но она пережила не только блокаду, но прожила после войны еще 20 лет и умерла в 1965 или 66году. Еще одна одинокая старушка жила в еще меньшей комнате при кухне (6 кв.  м.)  -  Лукерья  Васильевна  (бабка  Луша).  Жила  она на мизерную пенсию -90 рублей,  Хорошо вязала, возможно, этим немного и   подрабатывала,   но   вообще   это   было   очень   бедное существование. Рядом с Сабиной Федоровной две комнаты занимала Ласкова  Дина  с  мужем.  Он был единственным пьяницей в нашей квартире и когда напивался - у них начинался скандал  и часто кончался дракой. В  такое  время  я  старалась проскользнуть к себе домой,  а в квартире не появляться.  По другой стороне коридора  было  две большие  комнаты  с  окнами  на Мичуринскую  улицу.  В  одной  жил  отец с сыновьями - Абрамовы. Отец года через три умер, а парни где-то работали.  Во  второй  комнате  жила семья Снеговых - Антонина Петровна,  Николай Васильевич и их дочка Люба.  Люба была  на год младше меня, мы с ней дружили, вместе играли, читали. Люба пошла в более близкую школу, по-моему, №85 на Малой Посадской. После войны многие школы еще долго оставались закрытыми, но постепенно их ремонтировали и каждый год открывали новую. Дядя Коля работал на заводе слесарем.  Любины родители не  получили никакого образования, сами были из Псковщины. В Старой деревне у них был огород,  куда и меня иногда брали вместе с Любой. Для нас это был настоящий выезд  за  город, хотя добирались мы туда на трамвае.  Тетя  Тоня  часто  варила "суп со снеткам" и нас угощала.  Снетки они  привозили  от  родных  из Острова,  куда  они  выезжали  летом.  Люба  после школы пошла работать к отцу на завод секретаршей и одновременно поступила на исторический факультет ЛГУ на вечернее отделение.

     При входе в квартиру у нас была кухня,  где у каждого был свой  стол,  а у стены - большая плита,  которую топили где-то раз в неделю, тогда устраивали большую готовку, грели воду для стирки. Стирали в корыте, использовали для стирки ребристую доску. Чаще всего стирали в своих комнатах, т.к. на кухне было много хозяев и это могло мешать другим. Если много белья, то его вешали сушить во дворе , веревки были натянуты около сложенных дров. Постельное белье сдавали в прачечную, там давали свой номер, который должен был быть на каждой сдаваемой вещи. Бабуля этот № вышивала. У нас еще долго использовались простыни с меткой А235. Позже в прачечных стали выдавать номера, напечатанные на ткани, их надо было пришить. В прачечную сдавали обычно постельное белье, мужские рубашки, возвращали белье выстиранным и поглаженным. Мы перестали пользоваться прачечной, только когда появились у нас отдельная квартира и стиральная машина. А  так  готовили  на  керосинках и примусах, а у кого-то был керогаз.  Газ нам провели,  по-моему, в году 56-м,  а печное отопление так и было до самого сноса дома. Ванны не было, ходили в баню. Помню громадные очереди в баню (на ул. Чапаева), в мойке жарко, душно. Надо еще найти место, тазы, всюду очередь. Иногда меня бабуля сажала в таз на полу, пока освобождалось место на скамейке. Походы в баню я терпеть не могла. Туалет был напротив Любиной комнаты, в качестве бумаги использовали старые газеты. Меня иногда это смущало, т.к. часто попадались портреты наших вождей.

     Окна наших комнат выходили во двор.  До войны был  и  дом напротив,   но   когда   мы   туда  переехали,  осталась  одна полуразрушенная   стена   с   отверстием.   Впоследствии   она постепенно разрушалась, и мы уже могли на нее взбираться и даже перебраться на ту сторону.  А за  стеной  был  какой-то  склад стройматериалов,  там дробили камень и щебенку по транспортеру подавали в кузова машин.  А дальше за складом был виден  шпиль Петропавловки.  Солнце  садилось  где-то  за ней.  А салют над Петропавловкой мы могли наблюдать прямо из окна. В первые годы после  войны  ночное небо иногда прорезали лучи прожекторов, установленных на территории крепости  и  шпиль  сверкал  в  их свете.  Позже, году в 54-м, построят большой дом рядом с домом Политкаторжан,  по периметру  площади  Революции  (теперь  она снова Троицкая), и он закроет нам вид на крепость. Это тот самый «дом Романова».А сквер на площади Революции разбивали при нас в 46-м году, разравнивали, засыпали землей,  сажали кусты. Студенты I-го ЛМИ им. Павлова, среди которых была моя мама, участвовали в этих работах.

     Мама поступила  вмедицинский институт (1-й ЛМИ им. академика И.П. Павлова)  в  1944  году без конкурсных экзаменов.  Она писала  заявление  в  Москву,  в  Министерство здравоохранения, было ходатайство начальника госпиталя. Ее приняли как участницу войны. В группе у нее почти все студенты были  или отвоевавшие,  или работавшие во время войны.  Мама в партию вступила в 1942 году,  когда уже погиб муж, и шли бои под  Сталинградом,  в очередной партийный призыв.  В институте она сначала была секретарем парторганизации курса,  а позже  и всего  института.  Все  годы она училась на отлично,  но чтобы получать  не  просто  повышенную, но и Сталинскую  стипендию, которая  была  существенно  больше  повышенной,  700  с лишним рублей, как зарплата начинающего врача,  надо было  обязательно заниматься  общественной работой.  А мы жили на ее стипендию и наши две  пенсии.  Однажды  на  3-м  или  4-м  курсе  мама  на фармакологии  немного сбилась и получила четыре.  Это была для нее трагедия -  на  простую  стипендию  нам  не  прожить!  Она добилась  разрешения  пересдать экзамен, на другой день пересдала без подготовки на пять.  Закончила она институт в  1949  году,  ей было почти 32  года.     Пошла     работать     в акушерско-гинекологическую клинику

I ЛМИ им. академика И. П.Павлова и  дополнительно - в отдел аспирантуры института,  т.к.  одной ставки врача на жизнь не хватало - платили врачам  очень мало.

     Наш дом  был  трехэтажный по ул.  Мичуринской (это бывшая Малая Дворянская) и двухэтажный  по  Петровской.  Прямо  перед окнами  во  дворе на возвышении (очевидно,  это был засыпанный фундамент разрушенного дома) были сложены штабеля бревен - это были запасы дров жильцов дома.  Сверху они были прикрыты толем или листами железа от дождя и снега. Дрова пилили сами, рубили и  складывали в сарай. У нас сарай был в парадной под лестницей – маленькая клетушка, где ничего, кроме дров, не помещалось. У других сараи были гораздо больше по размеру. Они располагались в соседнем дворе. Между 2-м и 4-м домами был целый сарайный  городок.  В этих дровяных складах и между сараями мы очень любили играть в прятки. Зимой заливали небольшую горку и катались на санках, на фанерках и на ногах. Позже в 45-м - 46- м годах восстановили небольшой двухэтажный дом во дворе. Он занял только  часть  разрушенного  дома.  В нем поселилось всего три семьи.  Второй этаж занимал какой-то начальник,  у него  семья была всего три человека. Их сын Эдик, на два года старше меня, часто играл вместе  с  нами.  На  первом  этаже  одну  комнату занимали   мама  с  дочкой,  Милой  Стельмах,  девочкой  моего возраста.  С Милой я дружила, хотя мы учились в разных школах. А  рядом с ними две комнаты занимала семья - родители и брат с сестрой.  Девочку звали Света, она была ровесницей Эдика, а ее брат  Юрка  был гораздо меньше и всегда хвостом ходил за нами. Эти ребята входили в нашу дворовую компанию.

     Играли мы в прятки, и, конечно, в классики. Прыгали через скакалку - двое крутят, а третий прыгает, тут участвовали даже мальчишки.   В  куклы, «в магазин»  играли  одни  девочки,  а  «в ножички» играли все.  А еще были игры в мяч: все становились в круг,  а  ведущий бросал мяч вверх как можно выше и выкрикивал чье-либо имя.  И этот человек должен был поймать мяч.  Если он ловил,  то бросал снова и называл другое имя.  Все в это время кидались врассыпную как можно дальше.  А если мяч  ударялся  о землю,  то тот,  кто был назван, его ловил и кричал: «Штандер»! Все замирали там,  где их застала команда,  и тот, у кого мяч, должен был в кого-нибудь попасть.  А еще была лапта,  тут надо было собрать две команды,  поле ограничивалось двумя  чертами, кто-то  был  на  подаче  мяча.  Поймавший должен был попасть в игрока другой команды,  тогда тот временно выходил из игры, до тех пор,  пока кто-либо из команды не поймает мяч без удара о землю - "свечку".  Иногда мы играли  в  "казаки-разбойники"  - здесь тоже нужны были две команды, одни прятались, а другие их отлавливали.  Тут собирались  ребята  с  нескольких  дворов  и территория игры захватывала не только наш двор,  но и дворы домов №№ 4 и 6, все парадные вплоть до чердаков.

     В доме № 6 жила татарская семья, мы дружили с девочкой по имени Диляра.  Мы знали, что ее отец где-то раз в неделю ходит в  мечеть,  туда  пускают только татар.  Мечеть была недалеко, около Дворца Ксешинской,  и привлекала  своей  необычностью  и красотой  купола  и минаретов.  Всегда хотелось туда попасть и хоть краем глаза посмотреть,  что там внутри.  Но  она  всегда была закрыта и даже не видно, когда там бывала служба.

     Девочки увлекались   сбором   фантиков   и   разноцветных стеклышек  от битой старинной очень красивой посуды. Стеклышки можно было найти на помойке за двухэтажным домом, их отмывали, хранили, меняли. В фантики играли дома за столом, в результате выигрыша коллекция пополнялась.  Конфет тогда  покупали  мало, дорогие и необычные конфеты с "ценными" фантиками появлялись в доме по большим праздникам, особенно в Новый год.

     Напротив нашего  дома по Петровской улице был Домик Петра I.  Осенью мы гуляли в садике вокруг Домика, собирали желуди - там много дубов.  Кстати, желуди сушили, размалывали на ручной мельнице и приготавливали кофе.

     В 45-м  или  46-м  году  в садике вырыли из земли и снова установили на набережной каменные скульптуры Ши-Цзы.  Их таким образом  во время войны спрятали от бомбежек.  Ямы от них были очень глубокие, заполнены водой,зимой покрыты льдом, а мы старались прокатиться по льду именно над ямой. Позже ямы, конечно, засыпали.

     Около этих скульптур на спуске к Неве  мы  часто  бывали, иногда  бродили  босиком  у  края (это уже лет в 7-9) и там же всегда смотрели,  как  прибывает  вода  во  время  наводнения. Наводнения  бывали  каждую  осень,  и  Нева  часто  выходила из берегов и заливала набережную.  Но один раз за все время,  что мы там жили,  вода залила не только набережную,  но и весь наш двор.  Люди с первого этажа поднялись к нам на второй, т.к. их квартиры  затопило,  и  одну  или две ночи ночевали у нас.  По двору плавали на лодке.  Это было в 55-м или 56-м году.  Мы  с девчонками  шли по Кировскому проспекту,  когда увидели потоки воды,  и разбежались по  домам.  Мы-то  еще  успели  добраться посуху,  а Володя Лукьяненко (наш сосед и мой одноклассник) нес своего младшего брата Сашу на закорках  и  пробирался  где-то  по   заборам,   пришел   весь промокший. К ночи залило весь двор.

СемьяЛукьяненко жила у нас с 1955-го по 1957-й год  в  маминой комнате,  когда  она  уехала  работать  в Кронштадт.  Владимир Сидорович   приехал    в    Ленинград    в    аспирантуру    в Военно-Медицинскую  Академиювместе с женой и двумя сыновьями, и, пока  не получили жилья,  они снимали у нас комнату.  Их рекомендовала нам мамина подруга тетя  Вера,  она работала  вместе  с В.С. в челюстно-лицевой хирургии Военно-Медицинской Академии. С Володей Л., старшим сыном, я училась вместе с 7-го по 9-й класс.

     До пяти  лет  я  была дома с бабулей,  но тут меня решили отдать в детский сад.  Наш детский сад № 5 был недалеко от дома на  Пеньковой  улице.  Улица  называется  так потому,  что она упирается  в  набережную,  где  в  этом  месте  на  Неве в старые времена была пристань,  и там разгружали пеньку. Сейчас на этом месте стоит «Аврора», а напротив на набережной - учебный корпус Нахимовского училища,  а  спальный - на Мичуринской улице,  напротив нашего дома.  Именно на Пеньковой  улице  я  часто  встречала  отряды нахимовцев  вместе  с воспитателем,  идущих из одного здания в другое,  всегда строем.  В детском саду мне нравилось,  у  нас была очень доброжелательная,  приветливая воспитательница.  Я, видимо,  была прилежной девочкой - мне вечно поручали  шефство над  каким-нибудь младшим мальчишкой,  который ходил чумазый, и надо было его водить мыться, т.к. сам он не умел мыть руки.

     Летом мы  с  этим  детским садом выезжали на дачу в Лисий нос. И перед отъездом нас всех остригли наголо - боялись вшей. Это   была   беда  военного  и  послевоенного  времени.  Вечно проверяли волосы,  выводили вшей керосином, вытаскивали гниды, вычесывали.   А   потом   они  снова  откуда-то  появлялись  - подцепляли в транспорте, в любой толпе. По-моему, до начала 50-х  г.г.  со вшами была вечная борьба в Ленинграде.  На даче из ярких впечатлений осталась первая встреча со змеей.  Я забрела в  кусты  и наткнулась на свернувшуюся в кольцо,  греющуюся на солнце змею. Я очень испугалась и опрометью бросилась назад по тропинке  к играющей на поляне группе.  И змей я всегда боюсь. Видимо,  этот страх всегда был во мне. Как-то зимой, мне было лет шесть, я болела, и мне приснился сон: я бегу по какой-то деревне вдоль деревянных заборов,  а за мной гонится змея.  И я  слышу  шип, который  она  издает на поворотах,  а мне негде укрыться - все калитки заперты.  Просыпаюсь с криком и тут я понимаю, что мои ноги касаются железных прутьев кровати. Но зато я никогда не боялась лягушек, ловила их, особенно маленьких лягушат, и тогда можно было пугать других детей – они с криком убегали! 

     А на следующий год меня  отдали  в  какой-то  специальный "оздоровительный"  садик и он был круглосуточный.  Почему меня надо было отдавать на круглые сутки -  не  знаю. Но  там  мне порядки  совсем  не нравились - вечно на нас орали,  а если мы шумели или просто разговаривали в тихий час или вечером, когда уже  легли  спать,  то  нас  ставили  стоймя на кроватях и так держали, может, полчаса.  Во всяком  случае,  нам  казалось,  что стоим очень долго.  И вообще, в этом детском саду часто наказывали, чуть что - в угол. Обстановка была противная. Спас меня коклюш, которым я заболела.  После  недели в изоляторе мама меня забрала домой и потом я в тот садик больше не ходила.

     В пять  лет  я  с  бабулей  ходила  на Ленфильм на пробы. Ленфильм находился недалеко от нас на Кировском  проспекте.  Я знала,  что  там  снимают  кино, и  мне  было очень интересно. Планировался какой-то детский фильм,  ребят собралось  много. Мы  ждали  в  большом  холле, было  скучно, и мы стали играть в пятнашки.  Я,  убегая,  врезалась головой с размаха в какую-то колонну.  Колонна устояла,  а меня увезли домой. Я недели две отлежала в постели - наверное, было сотрясение. Так из меня не получилась актриса.

     Болела я в детстве много.  Это не очень приятное занятие, но  зато  тогда  мне  бабуля  рассказывала  много сказок.  Про рассказы  из  священной  истории  я  уже   упоминала:   бабуля пересказывала  мне самые известные библейские сюжеты про Адама и Еву,  про Каина и Авеля,  про Всемирный  потоп.  Особенно  я любила  слушать  длинную  и  очень  увлекательную  историю про Иосифа и его братьев. А еще были сказки, которые мне потом так нигде  и  не попались.  Например,  одна русская сказка "Хорош, хорош дворочек". А еще запомнилась сказка про Турия и Басанту и царя Химангу. Сказка длинная, интересная, с приключениями – я просила бабулю ее рассказать не один раз.Эту сказку я слышала от бабушки  в  детстве,  нигде больше  не  встречала и люблю ее до сих пор. А недавно нашла, что это пересказ индийских сказок.  А еще мне бабуля читала книжки,  пока я сама не стала хорошо читать. У нас была старая потрепанная книга, еще дореволюционная, очень толстая - "Сказки братьев Гримм".  Иллюстрирована  она  была  гравюрами, похожими на Доре,  но точно не знаю. Мы ее прочли много раз, я ее очень любила.  Тогда книг было мало,  запомнилась  какая-то немецкая  книжка  про  эльфов,  она  была  на  немецком  -  не прочесть,  но картинки были яркие, красочные. Мне нравилось их рассматривать  и  самой  сочинять  истории  про этих маленьких крылатых  человечков.  И  была  еще  одна  книжка  с  цветными картинками  про лесовичков - это такие лесные гномы.  Читать я научилась к пяти годам,  к школе  я  уже  хорошо  читала  и  с первого класса стала ходить в школьную библиотеку.

     В 1948-м  году  мне  подарили  книгу-календарь,  называлась "Круглый год".  Это была замечательная книга, в ней было много интересных рассказов,  но главное - в ней  было  много  игр  и самоделок  -  надо  было вырезать и клеить.  А кончалась книга подготовкой к елке и предлагалось изготовить несколько елочных игрушек.

     Новогодний праздник был  самым  любимым.  Елку  доставала иногда мама,  но чаще бабушка,  она бегала, волновалась, ждала привоза.  Елки продавали с машин, расхватывали моментально, но мы  никогда не были на Новый год без елки.  Потолки у нас были высокие, метра три, а елка всегда была до потолка. Наряжали мы ее   всей  семьей,  мама,  обычно,  надевала  верхушку в виде шпиля с луковками,  вешала лампочки,  стеклянные шарики и бусы. Электролампочкидля елки я помню с раннего детства, а вот у соседки Любы были свечки, и мне очень нравилось, когда взрослые их зажигали, гасили верхний свет, и мы играли при зажженной елке.  За неделю до Нового года мы с бабушкой, а иногда и с мамой начинали делать елочные игрушки - клеили  цветные бумажные цепочки,  из яичной скорлупы и бумаги делали клоунов,  фантастических птиц.  Мама покупала конфеты в ярких  разноцветных  фантиках  специально  для  елки,  а также печенье,  мандарины - все это вешалось на елку.  А еще в Новый год обязательно жгли бенгальские огни.

     Домашним хозяйством занималась бабушка, а это заключалось не  только  в  готовке,  стирке,  глажке,  но  и  в  добывании продуктов.  С детства помню громадные очереди,  в которых мы с бабушкой  выстаивали часами.  Во время войны помню только один магазин на  Кировском  проспекте,  где  мы  покупали  хлеб  по карточкам,  мне доставался довесок,  который я тут же съедала. Позже,  когда отменили карточки,  надо было все равно  узнать, когда  будут что-либо давать,  занять  очередь с 4-5-ти утра,  а потом позже бежать и поднимать меня,  и стоять еще несколько  часов. Еще  долго  был  отпуск продуктов по норме на одного человека, так покупались крупы, сахар, мука. Старики и дети были главными добытчиками.  Сколько  времени  я  провела в очередях во дворе дома № 5 по ул. Куйбышева, где был продуктовый магазин! Очередь выстраивалась  змеей  в  несколько рядов внутри двора-колодца, куда выходил задний вход магазина. Детей в очереди всегда было много.  Мы там играли в классики, прыгали через скакалку. Всем жутко надоедала эта очередь,  но надо было стоять.  С тех  пор ненавижу   очереди   и,  уже  взрослая,  всегда  избегала  их: "Обойдусь".  И пришлось стоять в них уже  в  конце  80-х  и  в начале 90-х,  когда были введены талоны на некоторые продукты, а в Луге, где мы тогда жили, не было масла даже по талонам.  Приходилось  покупать его в Ленинграде для себя и своих знакомых,  выстояв несколько часов в очереди.

     Как питались в блокаду - не помню, но к продуктам и позже относились бережно, ничего не выбрасывали. Еще в 46-47 гг. из очисток картошки бабушка всегда делала картофельные котлеты. В школу мы брали завтраки -  пару  бутербродов.  Интересно,  что красная   икра  тогда  была  дешевая,  нам  вполне  доступная, продавалась на вес,  и мне иногда давали с собой бутерброды  с красной  икрой.  А  вот  сыр  мы  покупали  только  по большим праздникам. 

В ГОСТЯХ В ВИЛЬНЮСЕ

     Летом 47, 48 и 49 года мы с бабулей гостили у тети Люды в Вильнюсе.  Выезжали рано,  пока я не ходила в школу,  в  конце апреля,  а  возвращались к октябрю.  В Вильнюсе тете Люде дали комнату на  ул.Субач  (по-литовски  -  Субачаус)  в  д.6,  в квартире  на  третьем  этаже  под  крышей  (такое расположение называется мансардой).  В квартире было еще  две  семьи.  Тетя Люда  устроилась работать в школу учителем физкультуры. Весной 47-го года мыс бабулей привезли в Вильнюс Женю (сына тети Люды).Он почти год жил у нас, пока тетя Людаприспосабливалась к жизни на новом месте.

     Сборы для поездки в Литву были основательные  -  паковали багаж,  брали с собой кроме вещей и постель (одеяла,  матрац). Поезд отправлялся с Варшавского вокзала.  Мама и кто-то из  ее друзей  провожали нас,  и нужно было покупать перронные билеты за 1 рубль.  Мне нравилось ехать в поезде,  особенно  забраться  на вторую  полку  и смотреть в окно.  На станциях бабуля выходила что-нибудь купить или принести кипяток.  Однажды  наш  паровоз отцепили  вместе  с первым вагоном,  в котором мы ехали,  и он поехал на водокачку заправляться. Я испугалась, что мы уехали, а бабуля отстала от поезда. Соседи меня успокоили.

     Улица Субач находится недалеко от  вокзала,  можно  дойти пешком.  Надо пройти через Святые ворота,  в надвратной церкви находится самая знаменитая икона  Богоматери  -  Матка  Боска, говорили,  что она из Варшавы. В праздники и в выходные всегда очередь к этой иконе,  а по этой улице  под  Святыми  воротами транспорт  не  ходил и люди опускались на колени прямо посреди улицы,  обращая свое лицо в сторону иконы. Верующих в Вильнюсе было много,  и народ самый разный - от бедно одетой крестьянки до какого-нибудь хорошо одетого мужчины с  портфелем,  идущего из  Университета,  который  преклонял  колени  у Святых ворот, недолго молился и шел дальше.

     В Вильнюсе,  как и везде,  было плохо с продуктами,  и мы там тоже стояли в длинных очередях. Такие же многочасовые очереди были и за хлебом. Булочная находилась недалеко от Святых ворот, и там я могла подолгу наблюдать за необычной жизнью верующих (до этого я их почти не видела).

     Дом наш был трехэтажный, тетя Люда жила на третьем этаже, это былмансардный этаж, окно было на покатой крыше. А вход был по наружной лестнице до 2-го этажа, а потом лестница шла внутри дома. В нашей квартире еще было двое жильцов. Напротив нас на лестничной площадке жила  еврейская семья -  у  тети  Сары было трое или четверо ребятишек. Она готовила на керосинке на лестничной площадке и всегда стоял запах жаркого, супа или приготавливаемой рыбы. Под нами на втором этаже жила семья, которая одна занимала всю квартиру. У них  была  девочка  Марта  моего  возраста,  и  мы с ней часто играли,  а несколько раз я была у них дома. Помню, как ее мама испугалась  мыши,  а  я  залезла  под  кровать и поймала этого мышонка. Я не боялась ни мышей, ни лягушек и в свои 6 лет этим очень гордилась.

(С Мартой я случайно встретилась в Израиле в 1997 году - она оказалась  подругой Рины Смолкиной[2]. Познакомились они на  английских  курсах  повышения  квалификации  для учителей. Марта с семьей уехала в Израиль рано, еще в 1972 году. Мы с моим мужем Валерием Ронкиным были у  них  в  гостях в красивом уютном доме со своим садом,  где растут апельсиновые и лимонные деревья  и  много  цветов.  Вот какие бывают встречи с детством через 50 лет!)

     Во дворе у нас была компания девчонок - кроме  Марты  еще Юрате и Мира.  Мы играли в прятки,  в классики, прыгали через скакалку, играли в мяч - игры во всех дворах того  времени были одинаковы.  А  еще мы гуляли вдвоем с Женей,  он был меня на 4 года младше и я, как старшая сестра, им командовала. Когда ему было  3-4  года,  я  его  таскала  "в  путешествие" по местным холмам,  мы уходили на несколько часов. Нам  нравилось бродить по тропинкам, забираться на холм, откуда открывался вид на город.  А  с тетей Людой мы ходили на гору Гедемина - долго поднимаешься по серпантину,  а наверху - развалины крепости и башня, а над ней флаг  Литвы.  С  горы - весь Вильнюс как на ладони.  И еще мне нравилось спускаться по  крутому  склону  с  одной  дороги  на другую и таким образом обгонять всех.

     Вильнюс был совсем не похож на Ленинград  -  сколько  тут маленьких   узких  улочек,  двориков.  И  везде  сушат  белье, занимаются хозяйством - быт во  дворе  ближе  к  деревенскому. Много  костелов  и все действующие.  Ездили мы с тетей Людой в Каунас к ее знакомым.  Запомнилось только,  что,  в отличие от Вильнюса,  кругом  звучала  только  литовская речь,  и на наши вопросы  по-русски  мы  слышали  в  ответ: "Не  супранте"   (не понимаю).  В Вильнюсе кроме литовцев было очень много поляков, евреев, русских, а Каунас - литовский город, бывшая столица. А я  тогда  еще не понимала,  почему нас тут так не любят.  Тетя Люда постепенно выучила литовский язык, ну а Женя освоил его с детства, хотя он и обучался в русской школе.

     А летом  тетя  Люда  выезжала  с  пионерским  лагерем   в Друзгеники   (Друскининкай).   Тетя  Берта,  ее  подруга,  была начальником лагеря,  а тетя Люда - физруком. Для нас с бабулей и  Женей  снималась комната в соседней деревне,  и мы там жили все лето.  В 48 и 49-м году я по одной смене была в  лагере  в самом  младшем отряде.  Нам выдали форму.  Мне очень нравилась юбка из голубого атласа,  белая  кофточка  и  красный  галстук (хотя  я в 48-м году в школу еще не ходила,  тем более не была пионеркой).  Тетя Люда занималась с ребятами физкультурой, а к торжественному  костру в конце смены разучивали построение пирамиды. Меня в этой пирамиде поднимали на самый верх. Мне не было страшно - ребята были взрослые, надежные. А костер был замечательный - в центре  большая  ель,  а  вокруг  шалаш  из  дров,   поджигали специальными   факелами  представители  всех  отрядов.  А  как красиво он горел!  И пели  песни:  "Взвейтесь  кострами  синие ночи..."

     Остальную часть лета мы жили с  бабулей  на  даче.  Печку топили  хворостом  и  шишками.  Кругом  сосновые  леса,  и  мы набирали целый мешок  шишек.  Однажды  иду  я  одна  по  лесу, собираю  шишки,  вдруг  вижу:  скачут  всадники и с флагом.  Я испугалась  и  бежать.  Много  рассказов  ходило  про  "лесных братьев",  которые укрывались в лесах и воевали. Но в этот раз были не они,  а ехали из соседней деревни  колхозники.  Ездили большой  толпой,  т.к.  по одиночке  было  опасно.  Я  любила выстругивать палки,  делать  на  них  резьбу,  научилась  сама изготавливать лук и стрелы (кто-то из взрослых помогал). Очень мне нравилось играть в лесу одной или с Женей.  Одно из  ярких впечатлений   того   лета:  хозяева  решили  зарезать  петуха, отрубили ему голову где-то за домом,  а он вырвался и выскочил прямо  на  меня  - петух без головы,  шея окровавленная,  а он машет крыльями и бежит. Жуть!

     В Вильнюсе,  как и в Ленинграде,  в коммунальной квартире не было ни ванны,  ни горячей воды. Мы ходили мыться в баню. И вот однажды мы пошли с тетей Людой и бабулей и,  конечно, надо было стоять громадную очередь. Пока взрослые стояли, а я рядом гуляла и нашла какую-то трубу, выходящую из здания, из которой капала вода,  Я стала набирать воду в свою формочку,  и только успела  встать,  как  из трубы вырвалась струя пара и ошпарила мне ноги.  Тетя Люда мчалась со мной на руках в больницу  -  с чулками сошла и кожа,  был очень сильный ожог. Меня перевязали и отнесли домой.  Пролежала я месяца полтора. Самое страшное - это были перевязки. Когда развязывали бинты и отдирали от ран, было очень больно. Но все зажило, все радовались, что я успела встать, и мне не ошпарило лицо, глаза.    В общем, мне повезло!

     А в 1950 году тетя Люда решила перебраться  в  Ульяновск, куда  уехала  ее  подруга Лида Яковлева с семьей.  В Ленинград тетя Люда не могла вернуться,  а в Ульяновск разрешили,  но ей там  не понравилось и они с Женей вскоре вернулись в Вильнюс в свою же комнату.  В то лето их в  Вильнюсе  не  было,  а  мама отправила   нас   с  бабулей  вместе  с  ее  друзьями  врачами Кленицкими,  которые каждый год отдыхали в Пабраде  (это не доезжая км. 60 до Вильнюса).  Многие ленинградцы выезжали на лето на отдых в Литву.  Мы несколько дней пожили  уКленицких,  потом уехали  в  какую-то  деревню в 4-х км.  от Пабраде и сняли комнату.  Там нам не понравилось, и мы перебрались на ближайший хутор к Станиславу Антоновичу Белунскому. Часть дома он сдавал дачникам. В одной комнате жили  мы с бабулей,  а потом и мама, а в другой – мать  с  больной взрослой девочкой (она не ходила и отставала в развитии).

     Это лето для меня стало настоящей сказкой. Хозяева держали двух коров,  лошадь, кур. Рядом с хлевом был большой сеновал, где я часто спала,  мама тоже любила спать на сеновале  -  это было  здорово  -  запах сена незабываем на всю жизнь.  Вокруг хутора  очень  красивые  места.  Лес рядом с домом,  недалеко большой  луг,  весь  в  белых  ромашках.  Как-то  три  дня шли проливные дожди,  этот луг затопило, и я впервые видела такое: по  лугу плавали шары из муравьев - они так спасали свои яйца. А я бродила по воде,  вылавливала эти шары и доставляла их  на сушу.  Не  знаю,  помогла  ли  я  им,  но  думала,  что спасаю муравейники.

     У деда  Станислава  был нанят на летние работы батрак Ян. Он жил в доме,  питался с хозяевами и работал вместе с ними. У них  было  свое  поле с пшеницей.  При нас ее убирали,  вязали снопы,  сушили,  а потом на току  цепами  обмолачивали.  Зерно возили на мельницу - так была своя мука.

     В это лето я  впервые  в  лесу  видела  дикую черную смородину. Вокруг  водилось много змей.  На одну я наткнулась недалеко от дома под кустом - я бежала босиком  за  коровой,  пыталась  ее загнать в стойло.  А потревоженная большущая гадюка с шипеньем уползла куда-то под куст. Как-то я ходила в лес со взрослыми за грибами. Часть пути мы  шли  по  просеке, и именно там мы видели 5 или 6 змей - они выползли погреться на солнышке,  лежали,  свернувшись, на пнях или камнях.  Одну взрослые убили,  сняли шкуру и подарили мне. Это была гадюка  с  красивым  рисунком  вдоль  всей  спины.  Я решила,  что привезу шкуру в школу, как раз в Родной речи 3-го класса были две картинки - Уж и Гадюка  и  маленькие  рассказы про  них.  Но это не удалось,  т.к.  я забыла шкурку,  которая сохла на гвоздике за домом

     Речка была  далеко,  и ходили мы купаться только несколько раз за лето.  Дорога шла через  красивый  корабельный  сосновый  лес. Речка  не  широкая,  а один берег крутой и весь в дырках - там жили ласточки-береговушки.  Я ложилась на землю, свешивалась с берега  и рукой могла достать до входа в ласточкино гнездо.  А их тут была целая колония.

     Ян меня  катал  на лошади верхом.  Я очень любила коней и всегда мечтала ездить верхом,  но это как-то не удалось. А тут он  разрешил мне самой править,  но лошади не понравился такой "наездник",  она  поскакала  галопом  и  скинула   меня.   Все кончилось хорошо, но кататься мне запретили.

     Однажды мы видели свадьбу, мимо хутора проехало несколько подвод,  на них сидели люди в праздничных национальных одеждах и пели песни. Они ехали в деревенскую церковь. Мама тоже пошла посмотреть венчание, но меня, к сожалению, не взяли.

     Наши хозяева были очень добрые и приветливые.  Мы с  ними еще года 2 или 3 переписывались и они нам присылали посылки со своим маслом, очень вкусным литовским сыром и др. продуктами. А потом через пару лет их "раскулачили" - отобрали поле, лошадь, одну корову и заставили вступить в колхоз.