На снимке: братья-близнецы Б.Г. Кузнецов и М.С. Шапиро

Первоисточник

Борис Докторов

МНЕ ИЗВЕСТНО СОСТОЯНИЕ ГОНЧЕЙ СОБАКИ, УЛОВИВШЕЙ СЛЕД ЗАЙЦА...

Уже несколько лет я планирую написать статью о жизни и исследовательском стиле Бориса Григорьевича Кузнецова – историка науки, историка физики, биографа и т.д. Его работы известны мне очень давно, с начала 60-х, и они сразу привлекли мое внимание. Не исключаю, что исходно это было просто внимание к работам родственника. Кузнецов – двоюродный брат моей мамы. Но позже, когда наши встречи стали достаточно частыми, меня стали интересовать его историко-науковедческие  и собственно биографические работы, его стиль письма. Однако до отъезда в Америку я не планировал работать в историко-науковедческой области, заниматься биографическим методом. В силу разных обстоятельств это произошло в Америке, в самом начале 2000-х. Поначалу мой интерес был сосредоточен на жизни Джорджа Гэллапа, становлении современной технологии выборочных опросов, истории американской рекламы и группе смежных тем. Полдюжины книг, некоторые по 400-500 стр., опубликовано, но к настоящему моменту я отошел от этой тематики.

 С 2004 года я одновременно начал заниматься историей советской / российской социологии; этот проект возник как продолжение «американского» и как стремление к продолжению работы в российской социологии. Так получилось, что базой моих теоретико-эмпирических исследований стали глубинные интервью с российскими социологами, сейчас их проведено более 130. Вот галерея моих собеседников http://www.socioprognoz.ru/index.php?page_id=207

Несколько лет назад я обнаружил, что в своих историко-социологических исследованиях я испытываю влияние работ Кузнецова и решил написать, о нем как – в первую очередь – биографе. Пожалуй, первая попытка – это диалог с Ларисой Козловой «Захочет ли граф Калиостро посетить моих героев?..» http://marie-olshansky.ru/ct/bdoktorov.shtml. Потом в разных работах я писал о влиянии Кузнецова на мою методологию.

В 2014 году, благодаря помощи московских друзей, мне удалось собрать неплохой массив биографической информации о Кузнецове, перечитал ряд его книг... все глубже было понимание - «надо и уже могу писать о нем». Но тормозом было (является) не только погруженность в текущие исследования, но все более острое осознание биографичности творчества серьезного ученого. Совсем не обязательно писать много о процессе становления профессиональных интересов и стиля работы ученого (тем более, что объемы публикуемых текстов не могут быть очень большими), но знать надо об этом ученом как можно больше.

Небольшая книга Б.Г. Кузнецова «Встречи» приоткрывает многое в обстоятельствах его жизни, и все же... мне хотелось бы знать больше о том, что было в его жизни до приезда в Москву (он родился в Екатеринославе), и как он осваивал столицу. Ведь он очень скоро вошел в круг выдающихся ученых и организаторов науки: Г.М. Кржижановский, В.Л. Комаров, А.Е. Ферсман, В.И. Вернадский, молодых физиков-теоретиков и энергетиков, в литературно-художественную среду. В частности, я знал, что он дружил с поэтом Семеном Кирсановым, что первой женой Кузнецова была Суламифь Мессерер, в те годы – балерина, спортсменка, представитель большой творческой семьи Мессеров.

Никого из членов семьи Б.Г. Кузнецова в живых давно уже нет, никаких «входов» в семью Суламифь Мессерер я не видел, и потому думал, что мне уже никогда не получить живой, дружеской информации о них от тех, кто их хорошо знал и потому мог бы помочь мне в историко-биографических поисках. Мне было известно также, что сотрудником и молодым другом Кузнецова был Владимир Кирсанов, сын поэта. Я пытался установить с ним контакты через Интернет (несколько раз я встречался с Владимиром в доме Кузнецова), но узнал, что он умер. Мои поиски почти прекратились...

Однако первое, пусть не очень сильное опровержение моих пессимистических размышлений я получил в конце марта этого года. Прочитав эссе «Захочет ли граф Калиостро посетить моих героев?..», написанное летом 2007 г., меня нашел Дмитрий Аркадьевич Тайц, физик, инженер, кандидат наук, с которым мы были немного знакомы в наши детские годы во второй половине далеких 1940-х годов, но позже не имели никаких контактов. Уже в первой фразе своего письма он написал то, о чем и я думал: «Я несказанно обрадовался т.к. казалось не стало ни одного родством или дружбы связанных с Борисом Григорьевичем».

Далее он обозначил, откуда, каким образом он был знаком с Б.Г. Кузнецовым и его братом Моисеем Соломоновичем Шапиро (В семье его звали Мусей; не стоит удивляться, что братья-двойняшки имели разные отчества и фамилии; в 20-е годы еврейская молодежь, уезжая в столичные города, нередко меняла еврейские имена на русские). Оказалось, что оба брата еще в Екатеринославе дружили с отцом Дмитрия, и эта дружба выдержала испытания конца 1930-х годов. Пропущу некоторые факты из письма Тайца, которые несомненно будут использованы в моей будущей работе, но сейчас процитирую то из написанного, что напрямую касается литературно-культурных предпочтений Кузнецова:

Очень многое я слышал от братьев, но особенно меня поразило неоднократное упоминание Льва Толстова, как провозвестника (уже с конца 19 века) релятивизма, квантовой сущности в культорологическом понимании этих понятий, как характеристик наступающей эпохи (нигде в его [БД: Б.Г. Кузнецов] опубликованных работах я не встречал). Муся например говорил не раз, что Толстой – это апофеоз вкуса столь глубокого и могущественного, что даже грехи несуразности и уклонение от гладкого мастерства оказывается строительными элементами любого шедевра в искусстве. Через 50 лет я нашел эти слова Толстого в переписке с Н. Лесковым. Б.Г. неоднократно говорил, что Эйнштейн и Толстой соизмеримые и параллельные личности видоизменившие культуру Европы. Хотя на Толстого в этом плане мало кто обращал внимания. Б.Г. обращал внимание, на с совпадение жизненных этапов Толстого и Эйнштейна.

Грибники и геологи, следователи и историки знают, их находки крайне редко бывают единичными. Если что-либо нашел, раскопал, будь готов найти еще... В моем случае именно так и случилось.

В 20-х числах августа я просматривал случайно попавший мне в руки журнал «Знание–сила» и обнаружил в нем заметку Елены Эберле из Института естествознания и техники РАН о Владимире Кирсанове. Я знал, что надо делать в таких случаях, мне известно состояние гончей собаки, уловившей след зайца... я уже несколько раз бывал в такой ситуации...  Нахожу ее электронную почту, пишу, прошу о помощи... она советует мне обратиться к ее коллеге Дмитрию Баюку, который редактировал книгу о Владимире Кирсанове... у уже через несколько дней после прочтения заметки Эберле я пишу ему. Все развивается как в добром романе, он прислал мне ряд материалов о В. Кирсанове и его текст о Кузнецове. И я узнаю, что в подготовке этой книги принимала участие вдова Владимира – Ольга Хазова.

В начале сентября начинается моя переписка с нею... эта переписка дает мне много в фактологическом плане и одновременно дает мне кураж, «заводит» меня, без чего поиск невозможен. Вскоре Ольга сообщает мне, что у нее есть несколько фотографий молодых Кузнецова, С. Кирсанова, его жена Клавдии Кирсановой и Суламифи Мессерер...  Вскоре я получаю несколько фото, нахожу на них Кузнецова и Кирсанова, спрашиваю, кто из изображенных молодых женщин Клавдия (она была актрисой) и Суламифь. Одновременно обнаруживается, что на фото – Анель Судакевич.

Безусловно, имя Анели Судакевич мне известно, я знаю, что она была актрисой и театральным художником.

Иду на «Вики». Читаю: Судакевич была замужем за Асафом Мессерером – танцором, балетмейстером, их сын – Борис Мессерер, известный театральный художник; начинаю искать (без особой надежды) электронную почту Бориса Мессерера, я хочу как можно больше узнать о Суламифи и Анели...

Михаил Мессерер, сын Суламифь Мессерер от второго брака – главный балетмейстер Петербургского Михайловского театра, вспоминает конец 1930-х, когда Майя Плисецкая воспитывалась в семье Бориса Кузнецова и Суламифь:

Мама обожала Майю. Когда ее отца, крупного советского чиновника, расстреляли, а мать отправили в ГУЛАГ, Майя жила у моей мамы, которая ее воспитывала, следила за тем, чтобы девочка продолжала учиться в школе Большого театра. И, когда пришли забирать Майю в детский дом для детей врагов народа, где, разумеется, ни о каком балете не могло быть речи – то есть мир лишился бы великой Плисецкой, - мама легла на пороге: «Через мой труп!» Можете себе представить: в 1938-м! Как сказали маме, единственным законным путем избежать детского дома было усыновить (дурацкое слово, но именно так, а не удочерить) Майю. Что она и сделала. Когда люди открещивались от мужей, жен, родителей, детей, мама ходила и пробивала это усыновление. Мама была героиней!

По дороге узнаю, что племянник Асафа Мессерера – Азарий Мессерер, советский и американский журналист, переводчик, доктор филологических наук, живет в Нью-Йорке и сотрудничает с русско-язычным журналом «Чайка» (Seagull). Иду на сайт «Чайки», нахожу электронный адрес, посылаю одну из фотографий, присланных мне Ольгой Хазовой, и прошу переслать ее Азарию Мессереру. Через несколько часов получаю ответ:

«Дорогой Борис!

Большое спасибо за уникальную фотографию, которую мне переслала Ирина Чайковская. Это настоящий подарок к Новому году, Shana Tova to you and your family. Я. конечно, узнал юных Суламифь Мессерер и Анель Судакевич. Наверное,  снимок сделан в Гаграх, где за Анелью, которая была уже замужем за Асафом, ухаживал Маяковский, то есть в конце 20-х годов. Я перешлю это фото моим родственникам, включая сыновей Суламифи и Анели. На фото, я думаю, есть и Ваши родственники, Расскажите, пожалуйста, о них и о себе. Я не писал около года из-за болезни, но сейчас почувствовал себя немного лучше и написал статью, которая скоро появится в «Чайке». Между прочим, там я упоминаю американского писателя Докторова.

С самыми добрыми пожеланиями, Азарий»

Более семи лет прошло после завершения дискуссии с моей коллегой Ларисой Козловой о том, захочет ли граф Калиостро посетить моих героев. За эти годы мною проведено более ста биографических интервью с российскими социологами, написано несколько книг и ряд статей и эссе историко-биографической направленности, многое прояснилось в самой методологии анализа жизни и творчества ученых, исследователей. Удалось понять справедливость слов Б.Г. Кузнецова: «История науки и философии присваивает себе право, в котором люди отказывают богам: она меняет прошлое». В них – об ответственности историка, ибо прошлое не существует само по-себе, оно существует и становится известным лишь в той форме и в тех оценках, какими наделит его историк. И думаю, проблема не в том, захочет ли граф Калиостро посетить моих героев, а в том, что я должен сделать, чтобы он их посетил. Правда, пока сложно сказать, какие мысли и чувства останутся у него после этой встречи.