См.: http://www.socioprognoz.ru/publ.html?id=493 

Из Фейсбука:

Борис Докторов

КОГДА РОССИЙСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ БЫЛА МАЛЕНЬКОЙ И МОЛОДОЙ

19 сентября Андрей Корбут преподнес российским социологом большой подарок. Дал возможность скачать с его fb-страницы книгу «Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах» (1999 г.), накрепко связанную в нашем сознании с деятельностью Г.С. Батыгина (1951-2003). Кроме того, он одобрил размещение книги на известном социологическом портале http://www.socioprognoz.ru/ , что с успехом сделала вчера Елена Григорьева. Так что читайте, скачивайте, распространяйте http://socioprognoz-ru.1gb.ru/files/File/2017/1999Rus-Soc%28Batygin%29.pdf

Интересна метаморфоза этой книги. На наших глазах она превратилась из книги о недавнем прошлом и актуальном настоящем в классику нашей историко-социологической литературы. В 1999 году, идя по коридорам Института социологии РАН, можно было пожать руки почти всем героям этого произведения. Теперь – остались единицы, а события, вспоминаемые в книге, отодвинулись в прошлое на два десятилетия.

Намеренно или интуитивно Геннадий Батыгин сделал значительно больше, чем закрепил в интервью с социологами некоторые факты и обстоятельства рождения нашей наука. Прежде всего, те интервью были биографическими, т.е. они вводили в историю социологии главных участников становления советской социологии, Батыгин «очеловечил», «антропологизировал» историю. Книга представляет российскую социологию не в воспоминаниях, а в биографиях, т.е. в жизни, а теперь – и судьбах первопроходцев.

Сейчас совокупное число интервью-воспоминаний российских социологов разных поколений оценивается сотнями, мы не видим в таком подходе к восстановлению и анализу прошлого российской социологии чего-то необычного, но в конце прошлого века он был абсолютно инновативным.

Я несколько раз встречался с Батыгиным, когда, уже живя в Америке, приезжал в Москву. Книга о российской социологии была издана, но мы ее не обсуждали. Для Батыгина она была закончена, и он погрузился в новые проблемы. Я – только преодолел тяжелейшие годы привыкания к новой реальности и приступал к изучению истории американских опросов общественного мнения и биографий первых американских полстеров. Да и вообще, нам было, о чем поговорить кроме истории российской социологии. Возможно, сказывалось и то, что сама наша социология в 60-е была молодой и малочисленной, и это не располагало к обсуждению ее прошлого. Оно как бы само по себе существовало в нас...

Мне грустно, что не было разговора с Батыгиным о его планах относительно развития «человекоцентристского» подхода к истории российской социологии. Теперь я  веду такой разговор с ним мысленно...

**

Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах / Отв. ред. и авт. предисл. Г. С. Батыгин; Ред.-сост. С. Ф. Ярмолюк. — СПб.: Русский христианский гуманитарный институт, 1999. — 683 с.

Сборник содержит биографические очерки, рассказывающие о становлении социологической науки и профессионального сообщества социологов в 1960-е годы, а также публикации документов, хранящихся в государственных и личных архивах. В книгу вошли воспоминания Э. А. Араб-Оглы, И. В. Бестужева-Лады,, А. А. Галкина, Л. А. Гордона, Б. А. Грушина, Ю. Н. Давыдова, Т. И. Заславской, А. Г. Здравомыслова, Л. В. Карпинского, Л. Н. Когана, В. В. Колбановского, И. С. Кона, Н. И. Лапина, Ю. А. Левады, Н. Ф. Наумовой, В. Б. Ольшанского, Л. А. Оникова, Г. В. Осипова, Н. В. Пилипенко, М. Н. Руткевича, Р. В. Рыбкиной, В. С. Семенова, Б. М. Фирсова, В. Н. Шубкина, В. А. Ядова.

Рекомендуется социологам, историкам, науковедам, а также широкому кру­гу читателей.

**

ПРЕДИСЛОВИЕ

Опубликование свидетельств и воспоминаний социологов являет­ся частью более широкого замысла — написать историю обществен­ной мысли советского периода. Необходимость и безотлагательность такой работы были достаточно отчетливо осознаны в начале 1990-хгодов, когда советская система и господствовавшая в ней марксист­ско-ленинская идеология потерпели крах. Предпринимавшиеся до этого, в обстановке «гласности», попытки либерального реформи­рования общественных наук сменились резкой атакой на повержен­ ного монстра. Историческая публицистика, руководствуясь скорее злобой дня и показным покаянием, чем заботой о восстановлении  истинной картины прошлого, сформировала специфический жанр разоблачений и неспокойную манеру изложения, оставляющие маломеста для бережного отношения к фактам. Однако актуальность книги вытекает не из временного интереса публики к общественным на­укам советского периода, а из убеждения в самодостаточности науч­ного наследия независимо от того, как оценивается современниками его историческое значение. Иными словами, необходима объектив­ная реконструкция истории идей.

Когда предубеждения и ценности сегодняшнего дня обретают власть над историческим исследованием, оно превращается в политику, опрокинутую в прошлое, возникает миф о советском социализме как времени тотальной лжи. Замысел и концепция работы были про­диктованы стремлением противостоять злобе дня и собрать как мож­но больше материалов, проясняющих картину развития социологии в то непростое время. В немалой степени замысел сборника был мотивирован верой в неоднозначность исторических реконструкций, а также долгом перед поколением советских социологов, благодаря которому мы можем сегодня говорить о научной традиции и учитель­стве.

Представления об ожидаемом результате не выходили за рамки книги, которая могла бы иметь подзаголовок «Материалы для исто­рии общественной мысли в России советского периода». Эти пред­ставления не изменились и сегодня. Концепция исследования доста­точно тривиальна. Она сводится к тезису, что рациональная рекон­струкция истории общественных наук возможна лишь при условии создания надежной Источниковой базы. Чтобы в полной мере осу­ществить эту идею, требуется огромная работа, которая, конечно же, не исчерпывается тем, что удалось сделать составителям сборни­ка. Прежде всего нужно обратиться к публикациям того времени, количество которых исчисляется тысячами. Хотя публикации состав­ляют лишь исчезающе тонкую поверхность совокупного текста дис­иплины и ученые обычно не пишут всего того, что они могли бы написать и, тем более, того, что они думают, ретроспективная биб­лиография имеет первостепенное значение для понимания истории идей. Несмотря на то, что имеются достаточно полные указатели российской социологической литературы, работа в этом направле­нии оставляет желать лучшего. В некоторой степени пробел в ана­лизе опубликованных источников компенсируется обзором основных направлений социологии в России, подготовленным под редакциейВ. А. Ядова [1]*.

Если предположить, что деятельность ученого не ограничена сфе­рой «чистого разума» и формы научной жизни включают в себя со­трудничество и конфликты в профессиональном сообществе, явные и неявные нормы социальной стратификации, «презентации себя», отношения патрона, брокера и клиента, иными словами, «быт на­уки», — возникает исключительно важная тема социального конст­руирования научного знания. Здесь начинается социальная история науки. Это история среды, в которой создается знание, история интересов и судеб людей, история научных учреждений и школ, история науки как общественного института. Конечно, социальная история не объясняет возникновение новых идей, но возвышение и гибель «парадигм» почти всегда сопряжены с установлением и разрушением «связей», групповой борьбой, победами и поражениями конкретных людей.

Социальная история науки зиждется на достаточно обособленном корпусе источников — официальных протоколах дисциплины и сви­детельствах ученых о том, что на самом деле происходило в лабора­ториях, на заседаниях ученых советов, в кулуарах конференций и т. п. Немалая часть официальных и полуофициальных протоколов науки сохранилась в архивных фондах, изучение которых позволило выявить новые материалы по социальной истории отечественной со­циологии [2], прояснить некоторые эпизоды в истории профессионаланого сообщества и дискуссиях сороковых — начала шестидесятых годов.

Публикуемые в сборнике архивные документы не только помогают установить многие факты, но и являют собой образцы идеологиче­ского (и в определенной мере общественнонаучного) лексикона, слу­жат впечатляющей иллюстрацией духовной атмосферы времени. Другой круг источников связан с тематизацией «жизненного мира» ученых и интерпретативными описаниями эпизодов, сопровождаю­щих производство знания. В центр внимания историка в данном случае попадают прежде всего автобиографии и личные свидетель­ства участников событий. Казалось бы, такой подход преодолевает схематизм традиционной историографии, которая следует заповеди: есть документ — есть факт, нет документа — нет факта. На самом деле с введением в корпус релевантных исторических источников интерпретативно насыщенных текстов проблема значительно услож­няется. С принятием данной точки зрения появляется возможность усомниться в достоверности официально документированных собы­тий как таковых (иногда они предназначены для демонстрации того, что уже свершилось) и обнаружить факты исключительной значи­мости в сфере «повседневности», которая, как правило, не доку­ментируется. Однако историк может столкнуться с затруднением, определяя, какое отношение имеет тот или иной факт биографии ученого к науке. Хотя в большинстве случаев поофессия ученого подчиняет себе его судьбу, научному сотруднику иногда приходится заниматься не только научными делами. Сложность состоит в том, что различения вводятся в биографическое повествование без учета дисциплинарных границ и иногда невозможно определить, где кон­чается наука и начинаются политика, административная деятель­ность, частная жизнь. Такого рода трудности присущи не только биографическим описаниям, но и социальной истории в целом.

Действительно, какие события мы должны трактовать как значи­мые для исторической реконструкции социологического движения пятидесятых и шестидесятых годов? XX съезд КПСС, создание сек­тора по изучению новых форм труда и быта в Институте философии АН СССР, доклад В. С. Немчинова на заседании Отделения фило­софских, экономических и правовых наук АН СССР, статью Ю. Кучинского в «Вопросах философии» и последующую полемику, поездку «философского руководства» в Амстердам на Всемирный социологи­ ческий конгресс, международное совещание по социологии в Москве в 1957 году, попытку М. Т. Иовчука организовать Институт социоло­гии в Свердловске, выход в свет книги Т. Шибутани?.. Этот нескон­чаемый перечень, казалось бы, образует внешнюю,институциональ­ную хронологию социологической науки. За ней стоят события, связанные с надеждами и разочарованиями людей, создававшими науку. Возможно, для понимания социологического движения (имен­но движением назвал советскую социологию шестидесятых годов Н. В. Новиков [3]) и самой научной жизни более важны события, про­исходившие за сценой институциональной организации знания.

Значение личных свидетельств, воспоминаний, а также «устных историй» для исторического исследования не подлежит сомнению. В то же время не подлежит сомнению необходимость их источнико­ведческой экспертизы. Какое бы большое значение ни придавалось

повествованиям от первого лица, остается принципиальным вопрос о подлинности сообщаемых в них сведений. Строгие правила исто­рической науки предписывают с равной степенью критичности от­носиться и к «устной истории», и к официальным документам. На­писать историю административных и научных учреждений не проще, чем историю людей, хотя в первом случае хорошее ведение докумен­тации облегчает решение многих задач. Тем не менее историк не позволит ввести себя в заблуждение постановлениям, протоколам, отчетам и другим сведениям, удостоверенным документально. «Что же до миража, каким морочат нас должным образом припечатанные и датированные грамоты, то достаточно самого скромного житейс­кого опыта, чтобы он рассеялся», — писал Марк Блок [4]. В то же время личные воспоминания не составляют альтернативы докумен­там. Свидетельства от первого лица также способны создавать мира­жи. Эта способность усиливается тем, что рассказ о непосредственно пережитом, увиденном, услышанном обладает особой чарующей силой. «Устные истории» кажутся более интересными, чем доку­ментированные источники, потому что создают впечатление подлинности и безыскусности факта. Рассказчику обычно верят безоговорочно. Можно, следуя А. Шо­пенгауэру и В. Дильтею, считать автобиографию правдивее любого исторического произведения, однако здесь как нигде велика доля вымысла и внушения. Опасность релятивизма с его способностью к перевоплощению является в данном случае закономерным следстви­ем преувеличения роли биографических повествований. Искренность переживания не гарантирует достоверности наблюдений, особенно если наблюдатель наблюдает самого себя. Чтобы преодолеть реляти­визм, он должен стать «теоретиком» своей жизни — дистанцировать­ся от пристрастий и «точки зрения», логически реконструировать происходящее, понять горизонт объективных возможностей в объяс­нении собственных мотивов и целей. Проблема заключается не столько в интерпретации, сколько в том, какие факты и события, попадая в поле зрения повествователя, приобретают значимость, а какие просто не замечаются. Даже те авторы, кто непосредственно участвовал в формировании тематической программы общественной науки в пятидесятые и шестидесятые годы, описывают одни и те же события в разных, часто несопоставимых, контекстах [5]*. Именно многообразие и противоречивость публикуемых версий определяют их значение и возможности — это материалы для дальнейшего исто­рического исследования.

Первоначальные намерения составителей сборника связывались со стандартной схемой тематизации «научной карьеры»: семейное воспитание, интеллектуальные и идейные влияния в юности, выбор профессии, учеба в университете, формирование исследовательских интересов, основные труды и «вклады» в науку, расстановка сил в профессиональном сообществе, характерные эпизоды, итоги твор­ческого пути... К счастью, унифицированную схему повествований выработать не удалось. Пришлось также отказаться от жанровой тематизации материалов. Многие из них действительно близки про­фессиональной биографии, другие содержат размышления не столько о себе, сколько об обстоятельствах научной жизни того времени, третьи более похожи на заметки. Подобное многообразие оправдано по крайней мере тем, что, выбирая форму изложения, автор не ограничивал себя правилами жанра, имел возможность определять «угол зрения», не придерживаясь линейной схемы повествования.

Техника рассуждения, которую, следуя К. Леви-Строссу, можно назвать бриколажем, получила в публикуемых материалах вполне отчетливое выражение. Каждый из них отличается неповторимым сво­еобразием авторского стиля и композиции и одновременно фокуси­рован на тематической программе социологии и формировании профессионального сообщества. Несомненно, в этом проявляется исключительная компетентность авторов. «Чем выше рефлексивность рассказчика, его коммуникативная и культурная компетентность, тем с большей вероятностью могут быть использованы условности стилистических средств, угла зрения, принципы самых неожидан­ных жанров, тем вероятнее тематическая селекция воспоминаний, фактов и способов их подачи и описания», — отмечает В. Б. Голофаст [6].

Вероятно, самый существенный и в значительной степени непре­одолимый недостаток сборника — ограниченность круга авторов. Почему в книге представлены одни имена и не представлены другие? Десятки и, может быть, сотни социологов были участниками собы­тий, о которых идет речь. В оглавлении же преобладают имена мос­ковских специалистов, что может создать впечатление о столичном происхождении социологического движения. Все опубликованные в сборнике документы хранятся в московских, архивах. Действитель­но, в Москве были сосредоточены академические институты, изда­тельства, редакции журналов. Сама система определяла доминиро­вание Москвы над «периферией». Однако не исключено, что это доминирование было кажущимся, обусловленным не столько науч­ным потенциалом московских социологов, сколько их близостью к высокому руководству. Социологические школы формировались в Ленинграде, Новосибирске, Свердловске, Киеве, Таллине, Виль­нюсе, Перми, Уфе и других региональных центрах. При этом нельзя с уверенностью сказать, что удаленность от «Старой площади» (где располагался комплекс зданий ЦК КПСС) мешала заниматься на­учными исследованиями. Так или иначе, создание более полной и объективной картины социологической науки в регионах России ос­тается делом будущего.

Другое «систематическое смещение» сборника выразилось в преобладании академической социологии над вузовской. Это отчасти объясняется тем, что связи между высшими учебными заведениями и академическими институтами имели эпизодический характер. Со­циология преподавалась лишь в некоторых университетах и не играла существенной роли в учебных программах, где обязательной дис­циплиной был исторический материализм. Во всяком случае, ву­зовская социология обладала меньшей дисциплинарной самостоя­тельностью, чем академическая и «заводская». Вместе с тем это различение в значительной мере условно, поскольку практически все авторы книги преподавали и преподают социологию в высших учебных заведениях.

Большинство авторов принадлежит к поколению шестидесятых годов. Тогда им было по 30—40 лет. Возраст — достаточно условная категория, которую, вероятно, не следует смешивать с «поколени­ем шестидесятников». В последнем случае речь идет об определен­ной этической и идеологической миссии, которую взяла на себя часть творческой интеллигенции в период «хрущевской оттепели» и после того, как она закончилась. Многих из авторов сборника можно без колебаний, назвать «шестидесятниками». Других уточнений здесь не требуется, поскольку это понятие должно остаться в меру неопреде­ленным. Более трудной кажется проблема, связанная с профессиональной идентификацией «социологов». Вполне сознавая, что попытка отде­лить «социологов» от «несоциологов» малопродуктивна и может по­влечь за собой немало недоразумений, составители избегали строгих критериев и в этом случае. В качестве отдельной дисциплины социо­логия была институционализирована только в 1986 году, и даже сегодня, когда выпускникам университетов стали вручать дипломы социологов, нельзя с уверенностью провести дисциплинарные раз­граничения. Социология пятидесятых и шестидесятых годов суще­ствовала «без прописки» под крышей исторического материализма и других общественных наук. Это мало проясняет ситуацию, но дей­ствительно, социологами можно назвать тех, кто занимался социо­логией. Точка зрения, тональность, исследовательская манера име­ют большее значение для понимания обществоведческой работы того времени, чем специализация. Характерной чертой гуманитарного образования была установка скорее на призвание, раскрытие твор­ческих возможностей, чем на ремесло. Отсюда и исключительно высокая междисциплинарная мобильность обществоведов. Среди них

были историки, экономисты, философы, логики, филологи, мате­матики, физики, партийные работники, журналисты, театральные критики. Их объединяли круг чтения, интерес к научному исследо­ванию социальных проблем и главное — определенная позиция в системе воспроизводства и реформирования власти. Они стремились найти себя в новой области творчества, свободной от дисциплинар­ной рутины, и привнесли в социологическую работу увлеченность и веру в чудесные открытия, которые обещала наука о человеке. И сама социология казалась открытой для всех. Несмотря на открытость, социология выполняла функцию базо­вой метафоры, с помощью которой устанавливалась идентичность обособленной, хотя и неоднородной, группы гуманитарной интел­лигенции, своеобразного незримого колледжа, который противопо­ставил «конкретные исследования» тиражированию идеологических штампов. Даже по прошествии многих лет «социолога» от «несоцио­лога» отличали профессиональный лексикон с его ключевыми кода­ми, манера аргументации и представления знания, отстраненное и вместе с тем внимательное отношение к движениям власти. При этом место работы, заглавия публикаций, ученые степени и звания здесь имели сравнительно небольшое значение. Можно было обла­дать всеми формальными признаками социолога и даже возглавлять социологические учреждения, но в профессиональном сообществе действовали иные критерии опознавания своих. Социология выра­жала неявную, но вполне определенную альтернативу официальной доктрине, которая называла одну из своих составных частей — исторический материализм — единственной подлинно научной социоло­гией. Поэтому сомнения в том, кто из персоналий был социоло­гом, а кто нет, во многом проистекают из того обстоятельства, что в те времена, как, впрочем, и сегодня, было несколько не вполне сочетающихся друг с другом «социологий».

Можно, в частности, говорить о противостоянии двух «социоло­гий» — одна наследовала доктринальное величие сталинского марк­сизма, другая стремилась к переоценке ценностей, пыталась разви­вать новые темы и исследовательские методы. Было бы упрощением трактовать этот конфликт как противостояние догмы и творчества, идеологии и науки. Нередко правое и левое меняются местами, ока­зывается сомнительным и моральное преимущество, традиционно приписываемое жертвам режима. Равным образом нельзя одно­значно судить о тех, кто составлял научную номенклатуру. Имена Ю. П. Францева, Г. Ф. Александрова, М. Т. Иовчука, В. С. Кружко­ва, Д. И. Чеснокова, М. Б. Митина, П. Н. Федосеева, А. М. Румян­цева, Ф. В. Константинова, Г. Е. Глезермана и других представите­лей более старшего поколения обществоведов не должны быть вычеркнуты из истории социологии, даже если она интерпретируется как прогрессивная наука. В противном случае придется считать не­существующими многие факты, свидетельствующие о том, что до­рога «конкретным» социологическим исследованиям была открыта с помощью этих людей, хотя сами они часто не находили убедитель­ных оснований называть себя социологами.

Советская социология, если иметь в виду под социологией марк­систскую науку об обществе, не была в строгом смысле наукой. Коммуникативные ресурсы дисциплины были рассчитаны не на про­фессиональную аудиторию, а на общество в целом. В этом ее исто­рическая уникальность. Вероятно, ни одна социология в мире не обладала и не обладает таким влиянием на жизнь общества, каким обладала советская социология. Западная социология в значитель­ной мере замкнута на самое себя, дистанция между университетской кафедрой и властью необозрима. Советская же социология была со­циологией par excellence — она создавала картины мира и трансли­ровала их на многомиллионную аудиторию, используя для этого мас­совую печать, радио, телевидение, систему партийно-политической учебы, и — самое главное — разрабатывала проект практического переустройства общества. Вряд ли будет преувеличением сказать, что советская социология осуществляла власть над умами и — в той степени, в какой обществоведы участвовали в легитимации социальных порядков, — власть над властью. Идея светлого будущего открывала перед общественной мыслью мир. неограниченных возможностей. Смысл социологической работы заключался, собствен­но говоря, в рационализации и развертывании будущего посредством критики настоящего.

Социология пятидесятых — начала шестидесятых годов сформи­ровалась как духовный порыв, превозмогающий зависимость чело­века от тяжести материального общественного бытия. Временами это была веселая наука — стоит только сравнить ее иносказания с преобладавшим тогда стилем обществоведческих сочинений. К на­чалу пятидесятых годов все, казалось бы, встало на свои места и замерло в неподвижности. Политические дискуссии и борьба за власть в партийно-идеологической иерархии завершились созданием систе­мы научных и учебных учреждений. Институты Академии наук, университеты, творческие союзы, редакции и издательства представляли собой официальные учреждения, органы партийно-государственно­го управления. В то же время они обладали собственными интере­сами, стремились к автономии и усилению влияния на центральную власть. Ценности и цели определились окончательно, революци­онные идеи классовой борьбы рутинизировались и превратились в каноны, требующие исторического и логического обоснования. Кон­цептуальный лексикон, схемы аргументации и риторика обществен­ной науки, казалось бы, приобрели завершенную форму. Обще­ственная мысль как будто застыла в монолите словесных формул.

Наименования книг и брошюр поразительно однообразны. «О бази­се и надстройке», «Закон обязательного соответствия производствен­ных отношений характеру производительных сил», «Роль народных масс в истории», «Три основных предварительных условия перехода от социализма к коммунизму», «Социализм и личность», «Об опре­делении основного звена в исторической цепи явлений», «Движу­щие силы развития социалистического общества», «Пути ликвида­ции противоположности между городом и деревней» — таковы типичные темы публикаций в середине пятидесятых годов. Однако как раз в то время, когда все казалось мертвым и застывшим, проис­ходила незримая революция в идеологии и общественной жизни.

Революция пятидесятых-шестидесятых годов стала возможной бла­годаря поразительной дисциплинарной открытости советского марк­сизма. Доктринерская напыщенность, «идейная убежденность» и даже укорененный в подсознании страх не исключали возможности версификации доктрины в самых неожиданных направлениях. В корпусе канонических текстов марксизма-ленинизма всегда находи­лись фрагменты, пригодные для обоснования альтернативных идей.

То обстоятельство, что марксизм изменялся в соответствии с поли­тической программой правящей партии, может быть интерпретиро­вано как способность к мимикрии, двоемыслию и изначально при­сущая ему лживость. Однако дело сложнее. Уходя корнями в интеллектуальную традицию Просвещения и обнаруживая глубокое сродство с великими социальными учениями XIX века, марксизм обладает огромным объяснительным потенциалом. Ясность и логическая стройность его категориальных схем удивительным образом совмещаются со способностью к версификации. Этим, вероятно, объясняется и многообразие «авторских» исследовательских программ и концепций, разрабатывавшихся в рамках доктрины. Поэтому со­ветский марксизм — не столько доктрина, сколько эзотерический код, значения которого зависели от интерпретативной позиции ав­тора. Этот код мог успешно использоваться и в качестве средства для воспроизводства альтернативных марксизму идей.

Деятельность социологов не ограничивалась дисциплинарными рамками. Это было движение интеллектуалов, которые находили смысл своей деятельности в искусстве, науке, философии. Реинтерпретируя общество, они реформировали не только содержание социальной доктрины марксизма, но прежде всего стиль и язык на­уки, создавали новые социальные символы и стандарты. Социоло­гическое движение того времени созвучно литературной жизни, и глубоко закономерно, что многие социологические работы были опубликованы в «толстых» журналах. В то время общественное мне­ние интеллигенции во многом создавали новомирские публикации, и имена знаменитых очеркистов открывали ряд, в который органич­но включались имена профессиональных социологов (например, И. С. Кона и В. Н. Шубкина).

Это было время научно-технической революции, интеллектуаль­ного поиска и новых открытий. Образование, стремление к знани­ям и служению истине стали символом общественного престижа. Высшее образование и особенно ученая степень обеспечивали доста­точно высокий уровень благосостояния. Гарантированные оклады научных сотрудников и преподавателей, высокие гонорары, отно­сительно свободный режим работы создавали предпосылки для обо­собления интеллектуального сообщества и формирования в нем атмосферы внутренней свободы и независимости. В конце 50-х — середине 60-х годов в СССР возникли десятки научных центров. Чистое и светлое царство научных лабораторий, где признаются только эксперименты и доказательства, создавало невиданные перспективы для социального и этического реформирования общества. Верность факту, порядочность, равнодушие к выгоде, ироничное отношение к фразе отличали людей науки от обывателей и приспособленцев [7].

Облик научного сотрудника был, вероятно, чем-то близок «схеме» киника, не желающего иметь ничего общего с фальшивыми услов­ностями. Обретая автономию внутри властной иерархии, новое по­коление интеллектуалов вошло в конфликт со «старыми кадрами», и, пожалуй, решающим аргументом для демаркации стал «профес­сионализм». Социологи шестидесятых годов восприняли «кодекс научной честности» как принципиальную методологическую установку и противопоставили компетентность и профессионализм не столько официальной идеологии, сколько идеологическому приспособлен­честву и «мнимой партийности». Именно профессионализм сфор­мировал идентичность поколения, претендовавшего на конституи­рование новых ценностей. Одновременно «профессионализм» как решающий аргумент в противостоянии «номенклатуре» содержал неявную, но вполне отчетливую декларацию интеллектуального и морального превосходства, которая оставляла «не читавшим Пар­сонса» мало шансов на участие в полемике по существу дела. Одна из фраз Б. А. Грушина, адресованная «той стороне», стала крыла­той: «Вы не стоите, а лежите на позициях марксизма». «Власть должна основываться не на силе, а на знании и компе­тентности» — такова «парадигма» интеллектуалов во все времена.

Собственно говоря, подразумевается, что действительной властью является компетентность. Отсюда интегрированность социологиче­ской программы в проект социальных преобразований и убеждение нового поколения интеллектуалов в том, что в высшее руководство должны входить молодые и компетентные люди. Идея научного управления обществом, кроме всего прочего, основывалась на неяв­но формулируемом постулате об обязательном участии специалистов

в предварительной экспертизе социально-политических решений. За­мысел такой «социально-инженерной» экспертизы сводился к пред­варительной проработке вариантов на основе рационального учета «затрат» и «выпусков». Роль лиц, принимающих решения, ограни­чивалась, таким образом, «красной кнопкой» — выбором оптималь­ного варианта, предложенного экспертами. Без подобной иллюзии научная социология, равно как и программа «оптимального плани­рования социалистической экономики», не могла бы возникнуть, а возникнув, была бы обречена на бесплодное катакомбное существо­вание.

Двойственное положение интеллектуалов заключалось также в том, что, создавая картины мира, представления о значимых целях и цен­ностях, будучи идеологической и моральной инстанцией, они были обречены на подчиненное положение в партийно-политической вла­сти. Адресуя свои идеи массовой аудитории и формируя обществен­ное мнение, интеллектуалы создали собственную иерархию, осно­ванную на личных отношениях. Здесь формировались своеобразные незримые колледжи, объединенные не только взаимным цитирова­нием, но прежде всего интеллектуальными ценностями, общими темами, кругом общения и культурными символами. Эти группы в значительной степени пересекались с номенклатурными кругами и оказывали немалое влияние на распределение власти и принятие ре­шений в общественной науке, культуре, пропаганде.

Взаимопроникновение институтов науки и власти не означало, что наука «подавлена» режимом. Адаптируясь к партийно-идеологи­ческому контролю, она создавала защищенные от профанов темати­ческие анклавы, своего рода ламинальные зоны, где воспроизводи­лись образцы независимого, самодостаточного знания. Поэтому ключ к пониманию социологического движения следует искать не столько в содержании текстов, сколько в молчаливой предрасположенности «социологов» к некоторым состояниям. Одно из таких состояний — постоянно воспроизводящийся конфликт с властью. Оппозиция «мы» и «они» воспроизводилась благодаря своеобразному промежуточному положению интеллектуалов в социальной структуре. Их карьера, обес­печенная образованием, энергией и трудолюбием, не могла завер­шиться успешной социализацией в партийно-политической иерар­хии, где требовались иные личностные качества. Поэтому они создали свою иерархию, где статусы, ценности и цели определялись «пер­вичными группами», а неформальный авторитет заменял (до време­ни) должности и звания.

Духовная атмосфера, преобладавшая в литературных кругах того времени, была пронизана поиском новых средств описания обще­ства, «языка правды», который формировался внутри топики, за­данной канонами социалистического реализма и партийности в ли­тературе [8]. Непосредственность жизненного мира в очередной раз обнаружила в себе силы взорвать кажущиеся незыблемыми социальные институты. Таков перифраз «проблемы человека», которую воспри­нял социологический ренессанс в качестве своей программной идеи.

В этом отношении социология в немалой степени обязана советской литературной школе подтекста. Стремление к переоценке ценнос­тей востребовало умение до времени не говорить и не писать лишне­го не только из опасения перед возможными служебными неприятностями, но прежде всего из-за невозможности противостоять лжи в рамках существующего языка обществоведения. То, что написано, и то, что действительно имел в виду автор, существенно различа­лось. Возможно, именно необходимость декодирования обусловила непроницаемую для внешнего контроля, но внутренне необычайно сложную и семантически стратифицированную научную речь. Язык ученых советов и партсобраний сосуществовал с эзотерическим язы­ком, освоение которого и означало признание своим в профессио­нальном сообществе.

За исследовательской программой, которую развивали социологи шестидесятых годов, стояли не только исторически уникальные тео­ретические и методологические проблемы, но также социальные идеалы и ценности, которые в условиях рыночной экономики могут показаться не вполне реалистическими. Тем не менее эти идеалы и ценности были вполне реальны по своим последствиям. Именно в ценностном контексте особенно четко прорисовывается миссия пооления, в нелегкие времена воссоздавшего социологию как призва­ние и профессию. Опыт этого поколения учит, что судьбу направле­ний и школ нередко определяют не столько теоретические и логические аргументы, сколько жизненные позиции и поступки людей. «Шестидесятники» сумели быть свободными в несвободном обществе. Таков их урок следующим поколениям.

 * * *

Несмотря на ограниченность целей и заведомую неполноту мате­риалов, составители сборника уверены в том, что он имеет важное значение для историографии общественной мысли в России. Не вызывает сомнения также необходимость продолжить работу по сбо­ру личных свидетельств и документов, расширив хронологические рамки исследования и предоставив слово другим авторам. Это дело будущего.

Слова благодарности за опубликованный труд должны быть обра­щены прежде всего к его авторам, которые отдали немало сил и времени подготовке текста. Расположение материалов в книге ни в коей мере не связано с оценкой их значимости и обусловлено пред­ставлениями составителей о тематическом диапазоне и жанровых особенностях повествований.

Проведение интервьюирования, подготовка материалов и выпуск книги стали возможными благодаря грантам Российского гуманитар­ного научного фонда (1994 и 1998 годы), а также постоянной под­держке Института социологии Российской академии наук, в кото­ром выполнена эта работа.

Г. С. Батыгин, доктор философских наук, профессор

[8] См.: Вайль П., Генис А. 60-е: Мир советского человека.-Ann Arbor: Ardis, 198

**

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие ........................................................................................................ 3

Часть первая. Воспоминания

В. В. Колбановский. К истории постсталинской социологии: от ренессанса

до реформации ............................................................................... 19

В. А. Ядов. ≪Мы все — самоучки в социологии≫ ....................................... 42

В.Н. Шубкин. Возрождающаяся социология и официозная идеология 64

Ю. А. Левада. ≪Научная жизнь — была семинарская жизнь≫ ................. 82

/1 В. Осипов. ≪Мы жили наукой≫ ................................................................... 95

И. С. Кон. Эпоху не выбирают ........................................................................ 110

Т. И. Заславская. ≪Нам очень хотелось создать настоящую науку≫ . . . . 132

A. Г. Здравомыслов. ≪Без осмысления того, что сделали мы, социологии

нет≫ ........................................................................................................ 156

B. Б. Ольшанский. ≪Были мы ранними...≫ .................................................... 175

Л. В. Карпинский. ≪Работали свободно — и хорошо работали≫............... 190

Б. А. Грушин. Горький вкус невостребованности........................................ 205

Л. А. Оников. «Я выполнял свой человеческий и партийный долг≫ . . . 229

М. Н. Руткевин. ≪Многое было предрешено≫ ............................................. 236

Н. И. Лапин. ≪Всегда побеждало желание заняться чем-то новым≫ . . . . 253

Р. В. Рывкина. ≪Это была борьба политических направлений≫............... 267

Л. Н. Коган. ≪Неповторимая романтика социологии≫ . ............................ 280

Н. Ф. Наумова. ≪Мне трижды повезло≫......................................................... 301

A. А. Галкин. ≪Я считаю себя апологетом политической социологии≫ . 317

Я. В. Пилипенко. Институт конкретных социальных исследований и развитие

социологической науки в СССР (1968—1978 годы) ............ 331

Б. М. Фирсов. Как добивались послушания социологии ......................... 346

Э. А. Араб-Оглы. ≪Тогда казалось, что кое-что удавалось...≫ ................. 358

Л. А. Гордон. ≪Была тяга к схематическому упрощению мира≫ ............ 371

Ю. Н. Давыдов. ≪Дух мировой тогда осел в эстетике≫ .............................. 382

И. В. Бестужев-Лада. ≪Прогнозирование было изначально обречено на

погром≫........................................................................................................... 404

B. С. Семенов. ≪Наука - выше политики≫.................................................... 428

Часть вторая. Документы

Предисловие ......................................................................................................... 443

I

Проект создания Центрального института конкретных социальных исследований, 26 октября 1967 г................................................................. 445

Постановление Политбюро ЦК КПСС об организации Института конкретных социальных исследований Академии наук СССР, 22 мая 1968 г................................................................................................................. 446

Постановление Секретариата ЦК КПСС ≪Об основных направлениях работы Института конкретных социальных исследований АН СССР≫, 10 декабря 1968 г............................................................................................ 447

II

Письмо А М. Румянцева в ЦК КПСС, 1 июля 1970 г.............................450

Письмо Л. М. Баткина в ЦК КПСС, 2 июня 1970 г..................................457

Письмо А М. Румянцева помощнику Генерального секретаря ЦК КПСС Г. Э. Цуканову, начало июля 1970 г..........................................................458

Записка С. П. Трапезникова в ЦК КПСС по поводу письма члена ЦК КПСС А. М. Румянцева, 24 июля 1970 г...............................................461

Выписка из протокола заседания секретариата ЦК КПСС о записках А М. Румянцева и С. П. Трапезникова, 28 июля 1970 г.................. 469

Корреспондентская запись обсуждения книги ≪Ленинизм и диалектика общественного развития≫, состоявшегося 12 мая 1970 года в Институте философии АН СССР, 19 мая 1970 г...................................... 469

Записка С. П. Трапезникова в ЦК КПСС об итогах обсуждения книги≪Ленинизм и диалектика общественного развития≫, 5 июня 1970 г. 472

Письмо А М. Румянцева секретарю ЦК КПСС М. А Суслову, не ранее 12 мая 1971 г................................................................................................. 475

Письмо А М. Румянцева в секретариат ЦК КПСС, 2 октября 1972 г. 477

Письмо А М. Румянцева Генеральному секретарю ЦК КПСС JL И. Брежневу, 15 января 1974 г.....................................................................................477

≪Краткие воспоминания о работе в “Правде”≫ А. М. Румянцева, 27 марта 1989 г............................................................................................................ 478

III

Из выступления Ю. А. Левады на объединенном заседании кафедр философии Академии общественных наук при ЦК КПСС и Высшей партийной школы при ЦК КПСС, 24 ноября 1969 г............................... 485

Из протокола заседания партбюро ИКСИ АН СССР, 4 декабря 1969 г. 491

Объяснительная зариска Ю. А. Левады на имя проректора МГУ им. М. В. Ломоносова проф. И. А. Хлябича, 7 декабря 1969 г............... 493

Протокол заседания партбюро ИКСИ АН СССР, 9 декабря 1969 г. . . 496

Решение партийного бюро ИКСИ АН СССР об ошибках секретаря партбюро ИКСИ Ю. А. Левады в ≪Лекциях по социологии≫, 9 декабря 1969 г................................................................................................................. 502

Из протокола заседания партбюро ИКСИ АН СССР, 16 декабря 1969 г. 505

Записка в ЦК КПСС Первого секретаря МГК КПСС В. В. Гришина об ошибках, допущенных в курсе лекций по социологии, прочитанных Ю. А. Левадой, 4 апреля 1970  г........................................................ 506

Протокол заседания сектора ≪Методология исследования социальных изменений≫, 7 октября 1971 г................................................................... 507

IV

Записка секретаря Калужского обкома КПСС А. А. Кандренкова в ЦК и МГК КПСС о нецелесообразности использования Левиты Р. Я. научным сотрудником Института АН СССР, 7 апреля 1969 г. . . . 514

Записка Е. М. Чехарина о нецелесообразности использования Левиты Р. Я. научным сотрудником Института конкретных социальных исследований АН СССР, 10 июня 1969 г............................................. 521

V

Записка Б. А. Грушина о создании Центра изучения общественного мнения (ЦИОМ) Института конкретных социальных исследований АН СССР, 3 января 1969 г................................................................................ 522

Записка А. М. Румянцева С. П. Трапезникову о создании Центра изучения общественного мнения, 26 июня 1970 г.......................................523

Протокол заседания дирекции ИКСИ АН СССР по обсуждению отчета сектора общественного мнения, 4 января 1974 г................................ 524

VI

Записка отдела науки и отдела пропаганды ЦК КПСС о грубых нарушениях установленного порядка при создании Всесоюзного общества научного прогнозирования, 21 октября 1970 г.................................... 528

Записка в секретариат ЦК КПСС о грубых нарушениях установленного порядка при создании Всесоюзного общества научного прогнозирования, 8 января 1971 г............................................................................ 530

Дополнения к записке о грубых нарушениях установленного порядка при создании Всесоюзного общества научного прогнозирования, 5 марта 1971 г.................................................................................................. 536

Записка А. М. Румянцева в ЦК КПСС об организации исследования актуальных проблем долгосрочного экономического и социальнополитического прогноза, 4 мая 1971 г.................................................... 540

Объяснительная записка инструктора отдела науки и учебных заведений ЦК КПСС Н. В. Маркова, 5 мая 1971 г................................................... 545

Постановление Секретариата ЦК КПСС о незаконной деятельности так называемого Всесоюзного общества (Советской ассоциации) научного прогнозирования, 12 мая 1971 г..................................................... 546

VII

Записка о преобразовании ИКСИ АН СССР в Институт социальных исследований при ЦК КПСС, 28 сентября 1970 г.................................. 550

Записка ЦК КПСС о работе ИКСИ АН СССР, 17 августа 1971 г. . . . 551

Записка С. Трапезникова и В. Ягодкина о положении дел в ИКСИ АН СССР, 14 июля 1972 г.................................................................................. 553

Реорганизация ИКСИ АН СССР в 1972—1974 годах: из приказов по личному составу института, 30 апреля 1972 г. — 20 июня 1974 г. 556

VIII

Записка АН СССР о Третьем Всемирном социологическом конгрессе в Амстердаме, 12 декабря 1956 г.................................................................. 574

Записка о конференции ≪круглого стола≫ ≪Социологические аспекты мирного сотрудничества≫ во время Третьего социологического конгресса в Амстердаме, 24 и 27 августа 1956 г......................................... 580

Записка А. М. Румянцева и П. Н. Федосеева на имя Первого секретаря ЦК КПСС Н. С. Хрущева о международном сотрудничестве социологов [не ранее сентября 1956 г . ] ............................................................. 586

Записка К. В. Островитянова на имя секретаря ЦК КПСС М. А. Суслова об итогах Международной конференции социологов в Москве,5 февраля 1958 г.............................................................................................. 588

Письмо АН СССР в ЦК КПСС об организации Советской социологической ассоциации, 26 декабря 1957 г........................................................... 599

Выписка из постановления Секретариата ЦК КПСС, 11 февраля 1958 г................................................................................................................. 601

Запись беседы с директором Института философии и социологии Польской академии наук Адамом Шаффом 3 января 1962 года, 12 января 1962 г........................................................................................................ 601

Записка А. М. Румянцева М. А. Суслову о поездке в США, 23 января

1969 г................................................................................................................. 604

Записка Е. М. Чехарина по поводу предложений А. М. Румянцева о расширении контактов с представителями общественных наук США, 14 апреля 1969 г.............................................................................................. 608

Записка Ф. В. Константинова в ЦК КПСС об отказе Чехословацкой социологической ассоциации участвовать во Всемирном социологическом конгрессе, 30 мая 1969 г.......................................................... 609

Письмо Ж. Ошавкова в АН СССР об отказе Чехословацкой социологической ассоциации участвовать во Всемирном социологическом конгрессе, 17 мая 1969 г.................................................................................610

Письмо Я. Щепаньского президенту Чехословацкого социологического общества Жозефу Солару, 7 мая 1969 г............................................ 611

Записка Е. М. Чехарина по поводу отказа Чехословацкой социологической ассоциации от участия в Международном социологическом конгрессе, 8 июля 1969 г............................................................................. 613

Об авторах ........................................................................................................... 614

Указатель и м е н ...................................................................................................... 623

Список сокращений............................................................................................ 677