Алексеев vs Рогозин. Об автоэтнографии и «драматической социологии»
На снимке: Д. Рогозин
Об этой статье первым мне сообщил сам автор (Дмитрий Рогозин). Чтобы, как говорится, «информация - «из первых рук». Журнал «Социологическое обозрение», где она напечатана, выходит в свет одновременно в бумажной и электронной версиях. Так что читатель может сам с указанной статьей познакомиться. Я ограничусь тем, что приведу ее автоаннотацию и оглавление, А затем – свой полемический отклик на эту статью.
А. Алексеев. 5.04.2015.
**
Автор - кандидат социологических наук, заведующий лабораторией методологии федеративных исследований Института социального анализа и прогнозирования РАНХиГС, старший научный сотрудник Института социологии РАН
Автоаннотация
В статье раскрывается современный автоэтнографический подход к социальным исследованиям. Проведен обзор публикаций, вышедших в свет с начала 2000-х гг. Показано, что автоэтнография работает как спланированная, хорошо структурированная и соотнесенная с внешним миром исповедь. Принципиальная авторская открытость, бескомпромиссность в представлении любых деталей личной биографии, имеющих отношение к изучаемому вопросу, отказ от нейтральности и организованного скептицизма (по Мертону) в отношении к объекту исследования составляют основу автобиографического подхода. В статье отражены современные школы, сделан обзор методик и техник автобиографического письма. В западной традиции заметны два направления автоэтнографии: эвокативное, основанное на квир-теории, и аналитическое, продолжающее традиционную работу с концептуальным аппаратом. Первое, эвокативное, направление опирается на метафоры эмоционального, аутентичного и правдивого представления культурных реалий через автобиографический жанр. Второе, аналитическое — поддерживается тремя установками исследования: факической принадлежностью к изучаемому сообществу, отсутствие недомолвок и не-проговоренных, непрописанных деталей этнографической работы, стремлением к теоретическому осмыслению реальности и отказ от какого-либо аутентичного отображения прошлого. За последние 20-30 лет в России не реализовывались сильные автоэтнографические проекты, претендующие на развитие самостоятельного теоретического языка описания. Исключение составляет лишь так называемая «драматическая социология» Алексеева, примыкающая к квир-идеологии западных коллег. В статье представлен подробный разбор исследовательских инноваций Алексеева, отображены логические и теоретические пересечения с работами зарубежных авторов.
Содержание
Экспансия автоэтнографического подхода
Тони Адамс
Методические приемы
Стеси Холман Джонс
Автоэтнография – это квир
Андрей Николаевич Алексеев
Драматичеческая социология?
Леон Андерсон
Аналитическая автоэтнография и ее оппоненты
Кэролин Эллис и Арт Бочнер
Заключение
**
А. Алексеев – Д. Рогозину
<…> Благодарю за информацию об опубликованной Вами статье «Как работает автоэтнография?». Я получил эту информацию одновременно с рассылкой из Центра фундаментальной социологии НИУ ВШЭ о вышедшем 14-м томе «Социологического обозрения», но там мог Вашу статью и не заметить, хоть термин «автоэтнография» мне не безразличен.
Статья содержит обзор западных теоретико-методологических работ, относящихся к этому, сложившемуся где-то в 90-х гг. исследовательскому направлению, в которое Вы записали и мою «драматическую социологию» (название условное, но вроде прижилось). Строго говоря, из российских исследователей я далеко не единственный, кого можно было бы с «автоэтнографией» соотнести.: Уж не говоря об антропологах и этнографах, из социологов можно указать на профессора СПбГУ Владимира Ильина, да и некоторых молодых ученых из Питера, и не только.
Правда, здесь надо учитывать время, научно-исторический контекст. Например, моя «драматическая социология» - ровесница, если не старше того, что ныне называют автоэтнографией. Вы обозреваете исключительно работы после 2000 г. Мое же исследование производственной жизни «изнутри», глазами рабочего, относится к первой половине 80-х гг. Не удивительно, что «А. Н. Алексеев никогда не относил свою работу к автоэтнографии. Скорее всего, не читал соответствующие работы, не мыслил себя, свои исследования в одной традиции, например, с работами Тони Адамса или Стеси Холман Джонс…». Не удивительно - хотя бы потому, что эти работы тогда еще не существовали. Так что Вы и впрямь допускаете здесь, по Вашему выражению, «сильный волюнтаризм».
В ту пору и позже «социолог-испытатель», если и пробовал соотносить с кем-либо свои методологические поиски, то с социальными исследователями постарше: Швейцером, Шюцем, Гарфинкелем, Гофманом, Турэном, М. Полани. Ч. Р. Миллсом, А. Любищевым, В. Шубкиным (с каждым в каком-то определенном отношении, разумеется).
Тут возникает вопрос, в каком смысле можно соотносить «драматическую социологию» с автоэтнографией? А ни в каком! С Вами, <…>, произошла некоторая расфокусировка методологической оптики – так, что Вы сами этого не заметили .
Казалось бы, похоже: тут и там (в автоэтнографии) исследователь позиционирует себя не как «холодный наблюдатель» и «трезвый аналитик», а как живой участник исследуемой среды, в которую он непосредственно погружен и которую «загрузил» в себя. Не только «рацио», но и «эмоцио» и «интуицио» (архетип системных триад, по Р. Баранцеву). Ум, чувство и воля – все включено
А дальше – кардинальное эпистемологическое различие: Автоэтнограф изучает СЕБЯ, включенного в определенный социум, для постижения этого социума (среды, культуры, сообщества)., поскольку он отображается в его (исследователя) сознании, психике, деятельности. Собственная персона для него – непосредственный, эмпирический объект исследования. Происходит своего рода слияние, отождествление субъекта и объекта исследования.
Иначе с «драматической социологией». Автор не напрасно обобщает ее до концепта «познание через действие», или «познание действием». Он (автор), конечно , «не прочь» и себя понаблюдать, в своих «переживаниях» разобраться и проч., но собственная личность для него не объект и не предмет, а прежде всего ИНСТРУМЕНТ, средство исследования. Поскольку он есть ДЕЙСТВУЮЩЕЕ лицо, постигающее окружающий социум, в том числе, через его (социума) реакции на действия исследователя. Тут сродни естественно-научному эксперименту (но от использованного поначалу термина «экспериментальная социология» автор впоследствии отказался, как от слишком «претенциозного»).
Все сказанное выше для Вас, <…>, не новость, Вы даже цитату соответствующую приводите из предисловия к моей книжке, а дальше… истолковываете наоборот: «…драматическая социология Алексеева — это не что иное, как российское направление автоэтнографии». И рисунок «Драматическая социология Алексеева» приводите (кстати, забыв оговорить, что это Ваш а не мой рисунок, я такими картинками уже 40 лет, как не балуюсь). И в центре рисунка: - «Я», вокруг которого все вертится.
С другой стороны, автоэтнография и впрямь соотносима с моими штудиями (и наоборот), но только не с «драматической социологией», а с тем, что Ваш корреспондент придумал называть «социологической ауторефлексией» (понятие, фигурирующее и в названии 4-томника, изданного в 2003-2005 гг.: «Драматическая социология и социологическая ауторефлексия», и подробно раскрытое в том же самом предисловии, которое Вы наверняка читали целиком).
Вот эта «социологическая ауторефлексия» - и впрямь своего рода синоним «автоэтнографии» (есть и другие синонимы, которые Вы сами же приводите в своей статье).
«Драматическая социология» и «социологическая ауторефлексия» (уж извините за «ломорощенные» термины) для меня – категориальная пара, понятийная связка, ибо одно сочетается с другим и происходит взаимная подпитка рефлексии и действия.
Еще к вопросу об исследовательских направлениях, и как их называть. Это как научные дисциплины: попробуй отграиичь четко этнографию. от антропологии или ту и другую от социологии (а еще есть социальная психология, культурология и т. д.)_. «Естественно-исторически» складываются, обособляются, порой конкурируют друг с другом, а потом еще стремятся к интеграции (так называемый «междисциплинарный подход») разные «частные» и относительно автономные научные отрасли (различающиеся либо предметом, либо методом», либо тем и другим), или течения, направления (со своими особенными парадигмами, а еще - захватываюшими широчайшие смысловые пространства «поворотами» (например, «антропологический поворот»).
И не стоит так уж стремиться к однозначной классификации: какую бабочку в каком ящичке приколоть. (А ведь на эти «теоретико-методологические дебаты» уходит добрая половина всех профессионально-научных усилий).
Вот «моя» драматическая социология: Ядов называл ее «натурным экспериментом», соотносил то с этнометодологией, то с «социологией действия»Турэна.; Бачинин – научным постмодернизмом «россйского разлива» обозвал; а Вы вон ярлычок архивной автоэтнографии навесили. Названия могут быть более или менее удачными. Но важна здесь не абстракция, а «богатая конкретность» метода
Вы попытались инвентаризовать круг идей каждого из обозреваемых авторов, и для меня было познавательно ценно познакомиться (в Вашем пересказе и переводах) с «аналитической автоэтнографией» Леона Андерса и с «эмотивной автоэтнографией» Бочнера и Эллис. Со всеми этими младшими современниками меня многое роднит. Например, ранние дневники-письма социолога-рабочего 1980-1981 гг. («Письма Любимым женщинам»; главы 2 и 3 «Драматической социологии…») резонируют с декларациями Кэролин Эллис 90-х гг. В дальнейшем социолог-рабочий в своих протоколах наблюдающего участия («записях для памяти») ближе к позднейшей позиции Андерса.
Боюсь, что, несмотря на все Ваши старания, автору «Драматической социологии и социологической ауторефлексии» повезло меньше, чем другим обозреваемым авторам. «Драматическая социология Алексеева — это не что иное, как российское направление автоэтнографии», – пишете Вы. Вы увидели в моих работах то, чего там, на мой взгляд, нет, и внесли некоторую путаницу.
Так, Вы почти не различаете «автобиографическое» и «автоэтнографическое» (судя по Вашему словоупотреблению). То же относится и к разбору «методологии Алексеева». В самом деле, я последние 20 лет много и разнообразно занимаюсь биографическим методом, автобиографическими нарративами, семейными хрониками и т. п. Насыщена этой темой и «Драматическая социология…» (например, «Эстафета памяти»).
Где-то еще в начале 80-х гг. автор этих строк заявил: «собственная жизнь вполне может быть объектом включенного наблюдения». Но к «драматической социологии, как таковой («эксперимент социолога-рабочего» приключения «социолога-испытателя», «наблюдающее участие», «моделирующие ситуации») это имеет лишь косвенное отношение.
Примечательно: автоэтнографы, а вслед за ними и Вы, много говорят об интиме, как сфере компетенции их штудий (вот, нетрадиционная сексуальная ориентация Тони Адамса, неспособность забеременеть Стеси Холман Джонс) . В драматической же социологии – никакого интима, даже о семье автора-актора лишь несколько скупых упоминаний. Почему? Да потому, что ее предмет – вовсе не отображение социума в личности, а внешние - вовсе не конфиденциальные - взаимоотношения личности и социальных институтов, социальные ситуации, «театр жизни на заводских подмостках» и т. п. А раз театр – значит нечто публичное.
Если угодно, это «интим», но именно социума, а не личности. И не автобиографические исповеди служат тут для прояснения мотивов человеческих действий, а эти мотивы реконструируются из реального поведения людей по отношения друг к другу, не исключая, разумеется, и самого наблюдающего участника.
Социолог-испытатель вовсе не обязательно стремится к обоснованию и / или оправданию своей нестандартности, «особости». Отсюда, Ваше отождествление автоэтнографии (не говоря уж о «драматической социологии) с квир-идеологией (теорией) , пусть даже в наиширочайшем смысле, представляется более чем сомнительным
Ошибочной, на мой взгляд, является также Ваша трактовка «драматической социологии», как «типичного» включенного наблюдения. Она противоречит Вашему же переложению ее методологических посылок и норм. Общим для включенного наблюдения и наблюдающего участия является принадлежность метода к разряду качественных (так называемая «качественная», антропоцентричная, понимающая социология). Но только второе оказывается элементом акционистской социологии. Что касается автоэтнографии, то она может реализоваться как в акционистской, так и в феноменологической парадигме.
Наверное, <…>, Вы сделали для автора этих строк благое дело, представив в авторитетном социологическом журнале некоторые «методологические инновации Алексеева», пусть и не вполне адекватно. Что касается последнего, то я к этому уже привык, хоть вроде аутентичная, авторская интерпретация не так уж трудна для восприятия и пересказа. (О чем свидетельствует хотя бы это письмо)..
Также почти «рекордным» (в сравнении с другими обозреваемыми авторами) является библиография Алексеева последнего десятилетия (неужели все читали?).
Ваш уважительный тон и обстоятельность обзора можно сравнить с «бочкой меда» для обсуждаемого автора, в которой, однако, не обошлось и без «ложки дегтя».
Вам зачем-то понадобилось, с опозданием чуть не в год, откликаться на мою критику Вашей апологетики (именно так, а не методического разбора) крымского мега-опроса от марта 2014 г., проводившегося ВЦИОМом и ФОМои по заказу Администрации президента.. Признаюсь, Ваша позиция, выраженная в статье в «Вестнике общественного мнения» дала мне повод для сильного разочарования, даже не в полстерах-исполнителях, а ввтду Вашей добровольной адвокатуры в их интересах.
Тогда Вы на мою статью, «Звездный час или позор российской опросной социологии?», опубликованную на Когита.ру в июне 2014 г., промолчали, теперь же намекаете на мою якобы склонность к выстраиванию «образа врага» (не потому ли и моя социология «драматична»?) Заверяю Вас что во «врагах» Вас не держу, разве что среди их – порой – пособников...
Также не стоило и напоминать, в этом же ряду, об уязвленном самолюбии Вашего объекта, выразившемся (а ведь и в самом деле выразилось!) в переписке с Л. Козловой более чем десятилетней давности. (Это по поводу публикации в СЖ негативной рецензии заведомо позитивистского, сайентистского толка на первые два тома «Драматической социологии…». Я ведь вроде переписывался с Л. К., а не с Вами.
Еще, пожелание на будущее: Если Вы приводите вторичную цитату (т. е. цитируете из источника, в котором фигурирует цитата другого автора), не забывайте указывать – кого же все- таки Вы цитируете. Вот журналист конца 80-х усматривает в работе Алексеева «новшество для мировой социологии», : , Вы ограничиваетесь ссылкой на страницу «Драматической социологии…», так что можно понять, что А. А. сам о себе так говорит. Да еще, комментируете: «Такие утверждения… скорее выглядят комичными и местечковыми». Это Вы про кого? Про Алексеева?
Ну и, наконец, аккуратность - вежливость рецензента и обозревателя. Жаль, что Вы исказили фамилию супруги автора. Правильно: Вахарловская.
В заключение, еще раз благодарю Вас за внимание к моей работе и за пропаганду в профессиональном сообществе ряда теоретических посылок и методологических идей Вашего коллеги. <…>. 2.04.2015.
**
Постскриптум
А. Алексеев – Д. Рогозину
<…> Я рад Вашему оперативному отклику на мою критику Вашей статьи в «Социологическом обозрении» (Том 14) – в той ее (этой статьи) части, которая касается «драматической социологии». Я ожидал либо молчания, либо развернутых возражений. Но Вы оказались довольно самокритичны, во всяком случае – готовы к пересмотру своей позиции. Ценю Ваше заявление: «Так сейчас думаю, и этот текст зафиксировал заблуждения, которые буду постепенно преодолевать или вязнуть в них все крепче».
Наше радикальное расхождение в оценке крымского мегаопроса и т. п., выявившееся в прошлом году, разумеется, не относится к проблематике автоэтнографии. Так что не будем сейчас в эту тему углубляться. <…> 3.04.2015.
